Но это было.

Спустя несколько мгновений Тобби с хриплым стоном уткнулся мокрым от пота лбом в мое плечо, и я почувствовала, как во мне, пульсируя, разливается семя. На миг мелькнуло сожаление — но только на миг.

Мы опомнились почти сразу и сели в постели в одинаковой позе — рядом, спины прямые, руки на коленях. Ни дать ни взять, примерные ученики, и это было бы смешно, если бы не было так жутко. У меня от страха свело живот, а в комнате стало ощутимо холоднее, чем до этого.

Или это мне так показалось?

— От трех до семи минут, — промолвила я. — Проверено опытным путем.

— Ну… посмотрим, — ответил Тобби, и было видно, что он не на шутку взволнован и с трудом держит себя в руках. Его можно было понять — сложно не волноваться, когда рядом бродит костлявая.

— Должно сработать, — неуверенно сказала я. Тобби взял меня за руку и сказал:

— Будем надеяться. В любом случае донор есть.

— Не удивляюсь, что ты подстраховался…

Три минуты прошли. Потом пять. Потом еще пять. Минутная стрелка на часах двигалась лениво и неохотно.

Потом часы пробили девять вечера.

У Тобби, к моему удивлению, обнаружился удивительный лирический тенор. Я в свое время так и не научилась петь, но этим вечером мы с господином министром составили прекрасный дуэт.

Умник Бахман не подвел, энергетические токи проклятия распределились так, как и было задумано, и в радость такого случая мы напились до совершенно свинского состояния. В подвале хранилось коллекционное вино, и мы решительно пустили его в расход.

В народной песне были еще два куплета — такого содержания, что в трезвом виде и в порядочном обществе исполнять невозможно. Мы исполнили их трижды, сопровождая каждый куплет большим глотком вина и лобызаниями во сахарны уста.

Я никогда не пила в таком количестве, хотя бывала на самых разных собраниях почти во всех слоях общества — предпочитала потягивать красное ибернийское и смотреть по сторонам. Но сегодня был особенный день, и я с чистой совестью ударилась в веселье.

В конце концов, у меня начиналась новая жизнь, и я могла с легким сердцем вышвырнуть все любовные романы. Зачем читать о том, чем можно заниматься?

Конечно, все было вполне пристойно. Я насмотрелась на кутежи, которые устраивал Альфред сотоварищи, было, с чем сравнить. Ну подумаешь, мы с Тобби вышли на балкон и палили по фонарям из наградного оружия — даже попали один раз. Фонарь расплескал на траву шипящие огненные плевки, к которым сразу же бросился кто-то из слуг — прибирать. Альфред, помнится, ездил верхом на коне по замку и рубил портреты предков, пока его приятели развлекались с приглашенными дамами. Впрочем, вполне вероятно, проблема была лишь в том, что у Тобби не было коня.

Вечер перестал быть томным, когда мы оказались в кабинете господина министра, и я поняла, что пришла именно в то место, где Тобби был настоящим. Здесь хранилось просто бесчисленное количество диковин — та самая коллекция, частью которой теперь стала и я. Тут были глыбы необработанных драгоценных и полудрагоценных камней, заключенные в прозрачные ящики, скелеты птиц и животных, человеческие черепа размером с кулак, исписанные рунами. Я задумчиво пошла вдоль шкафов, выхватывая взглядом то белого морского ежа, то запыленную связку перьев, то книгу с обгоревшей обложкой, а потом сказала:

— Впечатляет. Весьма.

Тобби улыбнулся краем рта.

— Только ничего не трогай. Моя коллекция опасна.

Я в этом не сомневалась. Все эти вещи убивают, причем мучительным и изощренным способом. Например, это маленькое зеркальце, в котором отражаются не полки с диковинами, а летнее голубое небо с легкомысленными кучеряшками облаков — что оно может со мной сделать? Выпить душу?

— Шкурки ты тоже тут хранишь? — вопрос сорвался с языка прежде, чем я передумала его задавать.

— Значит, шкурки… — усмехнулся Тобби и вдруг махнул рукой: — Ладно. Сама напросилась.

В тот момент мне еще не было страшно. Хмель по-прежнему дурманил голову и внушал обманчивую легкость. Пройдя к шкафу возле окна, Тобби открыл створку и извлек большой металлический контейнер. Я смотрела на этот ящик, хищно блестевший несколькими замками, и опьянение понемногу отступало. Тобби водрузил ящик на стол и некоторое время пристально смотрел на меня.

— Уверена? — уточнил он. — Может, лучше не надо?

— Показывай, — ответила я, стараясь, чтобы голос звучал максимально твердо и спокойно. Тобби покачал головой и принялся открывать замки.

Контейнер был наполнен плоскими стеклянными квадратами, и сперва я не поняла, что это. Потом Тобби извлек один из них, и я поняла, что это два куска стекла, между которыми лежит прядь волос и прямоугольник чего-то, подозрительно похожего на человеческую кожу.

Мне по-прежнему не было страшно. Должно быть, разум видел правду, но не принимал ее до конца. Я смотрела — волосы были светлыми, почти белыми, а кожа, наоборот, смуглой.

Потом меня замутило, и я моментально протрезвела. Хмель стек с меня ледяной волной пота, и я схватилась за край стола, чтоб не упасть. Оценив мое состояние, Тобби убрал отвратительный предмет в контейнер, захлопнул крышку и скучным голосом проговорил:

— Это все, что осталось от Мама Клер, болотной ведьмы. Варила снадобья из жира младенцев, наводила смертную порчу, изготовляла яды. Для забавы напустила чуму на весь северный регион. Мое первое серьезное дело. Дальше рассказывать?

Я все-таки не удержалась на ногах и осела на пол почти без чувств. Тобби бросился ко мне — флакончик нюхательной соли появился в его руке словно по волшебству, и выворачивающий наизнанку запах помог мне опомниться.

— Я говорил, что не стоит на это смотреть, — устало произнес министр. — Это тяжелое зрелище.

Я провела ладонями по щекам и спросила:

— Контейнер для меня уже готов?

— Его не будет, — серьезно ответил Тобби. — Я дал слово.

Почему-то лицо стало влажным — я не сразу поняла, что по щекам потекли слезы.

— Пожалуйста, Дерек, — промолвила я. — Пожалуйста, поговори с Бахманом. Сними с меня это проклятие. Это же невыносимо, жить вот так. Я сделаю все, что ты попросишь, только помоги мне.

Я сразу же осознала, что проиграла. В этой жалкой мольбе не было никакого смысла. Нельзя ползать на коленях перед тем, кто владеет твоей жизнью, нельзя. Я прекрасно понимала, что имею ценность только пока проклята — понимала и не могла молчать.

А вот Тобби, похоже, не ожидал, что я ударюсь в истерику. Он подхватил меня под руки, помог подняться и, крепко обняв, растерянно проговорил:

— Вера, но ты же погибнешь… Это невозможно. Мы оба живы — это уже чудо.

Да, он прав, это действительно было чудо. Момент слабости прошел, я смогла взять себя в руки и негромко ответила: