— А-а-ху-у! — выдохнул неупокойник, и я вдруг обнаружила, что от страха плюхнулась на землю. Маранзарис и ее люди тоже испугались: отсюда я видела, что лица господ полицейских по бледности очень схожи с белым столбом.

— Все нормально! — прокричала я. Маранзарис прижала руку к груди: дескать, слава Господу, отпустило. Неупокойник снова издал долгий надрывный стон — сейчас, при дневном свете, он заставлял волосы подниматься дыбом, и я даже представлять не хотела, как эти стоны и качающийся белый столб воспринимаются, например, в сумерках. Я переползла чуть левее и принялась шарить по траве, пытаясь найти тайник. Артефакт должен вызревать в сырости и тепле — на болотах в это время года было в избытке и того, и другого.

Неупокойник вновь завыл, и в этот же миг моя рука ушла под землю. Нашла! Я вытащила маленькую шкатулку со знакомым клеймом матера Рашата и, подняв руку, показала находку Маранзарис:

— Нашла! — прокричала я.

— Вера, иди сюда! — проорала Маранзарис в ответ. — Скорее!

Обратный путь занял больше времени: кочки стали ненадежными, вихляли под ногами, за спиной не унимался стон неупокойника, и, когда я наконец-то добралась до доблестных полицейских сил, то едва держалась на ногах. Один из полицейских тотчас же подхватил меня под локоть и потянул на тропинку. Маранзарис шла последней, поторапливая нас:

— Скорее, уходим! Не оборачивайтесь!

Но я все-таки обернулась.

Дела полицейского управления в Зимуре были закончены, и спустя полтора часа после болотных похождений мы выехали в сторону ближайшего поселка — Маранзарис сказала, как он называется, но я не запомнила.

Неупокойников было десять. Они стояли на ограбленном островке и смотрели нам вслед. Грегор, тот самый полицейский, который тащил меня, не давая упасть, перестал дрожать от страха только тогда, когда большая полицейская карета остановилась в поселке возле здания с вывеской «Гостиница «Белый лев». Трактир. Навынос и распивочно».

Я не дрожала. Мне хотелось умыться и привести себя в порядок. От болотной грязи тело чесалось.

Пустую шкатулку я сдала Маранзарис. Та придирчиво осмотрела находку, пощелкала замочком на крышке и выругалась так замысловато, с такими оборотами и коленцами, что я невольно зааплодировала — мысленно, конечно. Содержимое коробочки — маленькая серебряная пластина — еще на болоте перекочевало в мой карман. Распрощавшись с Маранзарис, которая отправилась в свой номер работать с отчетом, я взяла у хозяина гостиницы ключ и пошла к лестнице на второй этаж.

Несмотря на громкое название, в «Белом льве» все было очень и очень скромно, практически убого, даже необходимые удобства размещались не в номерах, а на этаже. Умудрившись первой занять ванную и наскоро вымывшись, я вернулась в номер и провела четверть часа за изучением добычи.

Артефакт казался обычным украшением. Серебряшка, исписанная рунами, никак не реагировала на мои прикосновения. Не скажу, что я великий знаток артефакторики, однако раньше мне удавалось запускать артефакты одним движением пальца. Этот же не подавал никаких признаков жизни, не бил меня током, не рассыпал искры.

Тишина да покой. Красивая цацка, можно пропустить шнурок в небольшое отверстие, просверленное в одном из уголков, и повесить на шею.

Я убрала артефакт в карман, быстро написала сообщение Тобби — письмовник пищал, чирикал и так и норовил удрать из моей руки — и со стоном вытянулась на жесткой кровати. После путешествия по болоту все тело ломило, и если сперва я хотела все-таки спуститься в общий зал трактира на первом этаже и поужинать, то теперь и пошевелиться не могла.

Иногда полежать и подумать полезнее, чем набивать брюхо.

Теперь я была уверена, что Эвгар играет со мной. Он позволил мне пройти по болоту и взять артефакт — почему? Не от доброты же душевной… Я была частью его планов, причем достаточно значительной — но как я умудрилась настолько плотно в них вписаться? Ведь всего неделя прошла с начала моей работы над этим делом.

Неужели он знает меня? Неужели с тех давних пор, когда я была замужем за Альфредом? Старательно перебирая в памяти обрывки воспоминаний, я пыталась найти в них хоть что-то похожее на Эвгара — у Альфреда часто бывали гости, да и мы почти каждую неделю выезжали из замка.

Нет, ничего. Пустота. Я впервые увидела Эвгара на портрете в медальоне.

В грязное оконное стекло постучали, и, оторвав голову от подушки, я увидела комочек письмовника. Быстро же Тобби мне ответил, словно сидел и ждал, когда я напишу. Со стоном поднявшись с кровати, я открыла окно, и письмовник с чириканьем и треском влетел в комнату и раскрылся у меня на ладони.

«Возвращайся в Медвежьегорск, — писал Тобби. — Я поговорил с тем умником по твоему поводу, он уже разработал механизм переключения проклятия. Как только приедешь, начнем работу. К слову: принц Эван тяжело болен. Говорят, легочная лихорадка. Еще к слову: я уже начал скучать».

Я задумчиво отложила письмовник на кровать, и тот с легким треском свернулся в комочек. Руки почему-то дрожали, а по спине пробегал холодок. Значит, от проклятия Альфреда все-таки можно избавиться, и у меня есть шанс на нормальную человеческую жизнь. Пусть этот шанс пока еще призрачный, пусть Тобби с его букетом добродетелей меня пугает — я знала, что это только начало. Если энергетические поля проклятия можно переключить, то помянутый умник со временем наверняка найдет способ полностью избавиться от него.

Я сделала несколько глубоких вдохов и размеренных выдохов, чтобы успокоиться. Не было нужды обольщаться — я становилась очередным предметом в коллекции господина министра. Впрочем, мне было не привыкать. Когда Альфред поделился мной с одним из приятелей, я окончательно убедилась в том, что меня не держат за человека. Вещь, которую можно одолжить доброму другу. Вещь, которая не обидится и не испытает боли — а даже если и испытает, то кому какое дело до ее чувств?

Мне вдруг подумалось, что Эвгар был таким же. Вещью в руках собственной семьи. Его держали взаперти, заставляя делать смертоносные артефакты и не задумываясь над тем, чего он хочет. Неудивительно, что он взбунтовался.

Должно быть, король стал искать Эвгара настолько рьяно после того, как заболел Эван. Легочная лихорадка была простым прикрытием недуга, который развивался постепенно и лишь сейчас свалил принца с ног. Значит, надо было незамедлительно раздобыть артефакты, способные исцелить наследника престола — вот почему Маранзарис отправилась в эту глушь.

Либо, если артефакты не сработают, одного брата следовало заменить другим.

Прошло полчаса, но охвативший меня озноб по-прежнему не желал уходить, и я подумала, что тоже могла подцепить что-то вроде легочной лихорадки. Полазай-ка полдня по бучилу, еще и не таким заболеешь! Я поднялась с кровати и направилась к шкафу, в котором лежал запасной плед, и в это время ручка двери медленно двинулась вниз.

Эвгар вошел в комнату совершенно бесшумно — вплыл лепестком темного дыма. Некоторое время мы рассматривали друг друга, не произнося ни слова, а затем я все-таки вынула плед и сказала:

— Твой брат болен. Говорят, его дела плохи.

Эвгар улыбнулся одной стороной крупного рта, закрыл дверь и, помедлив, опустился на стул. Я вздохнула с облегчением: хоть как-то делить с ним кровать не входило в мои планы.

— Я знаю, — промолвил он. — Ничего, не умрет. Мой брат крепкий тип. Знаешь, когда мы были детьми, Эван решил, что будет очень весело запереть меня в чулане и уехать с родителями на пикник.

Да, подумала я, Эвану наверняка было весело. И наверняка он не со зла запер брата в чулане — просто скопировал поведение отца, не видя в этом ничего дурного. И вряд ли кто-то из взрослых пожурил шалуна и успокоил Эвгара…

— Но теперь-то ты не в чулане, — сказала я. — Он был ребенком, а ты сейчас взрослый.

Эвгар снова улыбнулся, но глаза остались прежними — печальными и холодными.

— Смотрю, мои неупокойники тебя не испугали, — произнес он, меняя тему. Я неопределенно пожала плечами. Они меня, конечно, испугали, особенно когда поплыли в нашу сторону по болоту, но я не собиралась говорить об этом Эвгару.