Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

«Вы должны понять, что со мной происходит, – писал он супругам Терлоу в ответ на восторженные каракули Хильды о «войне, чтобы не было больше войн». – Я не верю больше в христианство и поэтому не могу спорить, исходя из него, но вы или по крайней мере Эдвин – верующие, и он-то должен уяснить себе, что, уговаривая молодых людей идти в этот дикий, сумасшедший дом, именуемый войной, он всеми доступными ему средствами разрушает те принципы и идеалы, в которые верит. Как сказал тот парнишка, с которым мы ночью столкнулись в Генуе, все это вранье, грязная биржевая спекуляция, предпринятая правительством и политиканами ради собственных корыстных интересов, все – гнусность с начала до конца. Если бы не цензура, я мог бы рассказать вам вещи, от которых вас бы стошнило».

Потом вдруг резонерское настроение проходило, и все фразы о свободе и цивилизации, клубившиеся в его голове, начинали казаться ему глупыми, и он зажигал керосинку и варил пунш и беззаботно болтал со Стивом о книгах, и живописи, и архитектуре. Лунными ночами появлялись австрийские бомбардировщики и не давали им спать. Иногда Дик выходил из убежища, обретая горькое удовольствие в том, что рисковал жизнью, хотя, впрочем, убежище тоже не было надежным прикрытием от бомб.

Однажды в феврале Стив прочел в газете, что умерла абиссинская императрица Таиту. Они справили поминки. Они выпили весь наличный запас рома, и вопили, и причитали до тех пор, пока весь отряд не решил, что они сошли с ума. Они сидели кружком у открытого, залитого луной окна, закутавшись в одеяла, и пили теплое забальоне. Несколько австрийских аэропланов, жужжавших над ними, внезапно выключили моторы и сбросили бомбы прямо перед ними. Затявкали зенитные орудия, и на лунно-туманном небе засверкала шрапнель, но они были так пьяны, что ничего не заметили. Одна бомба с громким плеском упала в Бренту, а другие озарили все пространство перед окном красным, прыгающим светом и потрясли виллу тройным ревущим раскатом. С потолка посыпалась штукатурка. Они услышали, как с крыши над их головой покатилась черепица.

– Смотрите-ка, нас чуть было не кокнули, – сказал Фред Саммерс.

Стив запел «Отойди от окна, свет души моей», но прочие заглушили его фальшивым «Deutschland, Deutschland über alles».[126] Они вдруг опьянели до бесчувствия.

Эд Скайлер встал на стул и начал декламировать «Erlkönig»,[127] как вдруг Фельдман, сын швейцарца – содержателя гостиницы, бывший теперь начальником отряда, просунул голову в дверь и спросил, какого черта они развлекаются.

– Подите-ка лучше в убежище, механик-итальянец убит, а у одного солдата на шоссе оторвало ноги… Сейчас не время дурачиться.

Они предложили ему выпить, и он ушел в бешенстве. После этого они взялись за марсалу. Время от времени Дик поднимался в серых предрассветных сумерках и, спотыкаясь, шел к окну блевать; лило как из ведра, под мерцающим дождем пенящийся поток Бренты казался очень белым.

На следующий день Дику и Стиву пришлось ехать по наряду в Рову. Они выехали со двора в шесть, головы у них были как воздушные шары, и они были чертовски довольны, что им удалось улизнуть от грандиозного скандала, разыгравшегося в отряде. На участке Рова все было спокойно, надо было только эвакуировать нескольких больных воспалением легких и венериков, да еще двух-трех бедняг, простреливших себе ноги и подлежавших отправке в госпиталь под конвоем; но в офицерском собрании, где они обедали, царило большое оживление. Tenente[128] Сардиналья находился под домашним арестом за то, что нагрубил Colonele,[129] и уже два дня сидел у себя в комнате и тренькал на мандолине марш, сочиненный им самим и прозванный «Маршем медицинских полковников». Серрати рассказал им об этом, хихикая в кулак, покуда они ждали в собрании прочих офицеров. Все началось с кофейной мельницы. На все офицерское собрание было только три мельницы, одна для полковника, другая для майора, третья переходила по очереди от одного младшего офицера к другому; так вот, на прошлой неделе они дурачились с одной bella ragazza,[130] племянницей того фермера, у которого они квартировали. Она ни одному офицеру не позволяла поцеловать себя и прямо-таки полезла на стену, когда они ее ущипнули за зад, а полковник страшно рассвирепел, в особенности когда Сардиналья предложил ему пари на шесть лир, что он ее поцелует, и шепнул ей что-то на ухо, и она позволила ему поцеловать ее, и тут полковник побагровел и сказал ordinanza,[131] чтобы он не давал кофейной мельницы tenente, когда наступит его очередь, а Сардиналья дал ordinanza по морде, поднялся страшный скандал, и в результате Сардиналья сидит под домашним арестом, и сейчас американцы увидят замечательный спектакль, прямо как в цирке. Тут им быстро пришлось сделать серьезные лица, потому что в офицерское собрание вошли, громыхая шпорами, полковник, майор и два капитана.

Ordinanza вошел, отдал честь и веселым тоном сказал: «Pronto spaghetti»[132] – и все сели за стол. Некоторое время офицеры молча ловили губами длинные, масляные, облитые томатным соусом нити спагетти, винные бутылки переходили из рук в руки, и полковник только-только откашлялся, чтобы рассказать очередной анекдот, над которым всем полагалось смеяться, как вдруг откуда-то сверху донеслось треньканье мандолины. Полковник побагровел и, вместо того чтобы рассказать анекдот, сунул себе в рот намотанные на вилку спагетти. По случаю воскресенья обед тянулся необычайно долго; за десертом кофейная мельница была вручена Дику в знак внимания к gli americani, и кто-то достал бутылку «стрега». Полковник приказал ordinanza позвать bella ragazza, чтобы она выпила с ним стаканчик «стрега»; ordinanza, как показалось Дику, был не в восторге от этой идеи, но все-таки привел ее. Она оказалась красивой полной деревенской девушкой с оливковым цветом лица. С горящими щеками она робко подошла к полковнику и сказала: большое спасибо, но она, простите, не пьет крепких напитков. Полковник сгреб ее и усадил к себе на колени и хотел заставить пить из его стакана, но она стиснула свои прекрасные, белые, как слоновая кость, зубы и не захотела пить. Кончилось тем, что несколько офицеров схватили ее за руки и стали щекотать, а полковник вылил ей стакан на подбородок. Все расхохотались, кроме ordinanza, который стал белый как мел, и Дика и Стива, которые не знали, куда деваться. Покуда старшие тискали и щекотали ее и залезали ей руками за пазуху, младшие офицеры держали ее за ноги и шарили по бедрам. Наконец полковник справился с приступом смеха и выговорил:

– Баста, теперь она меня должна поцеловать.

Но девушка вырвалась и выбежала из комнаты.

– Поди приведи ее, – сказал полковник ordinanza.

Через минуту тот вернулся, стал «смирно» и сказал, что нигде не может найти ее.

– Молодец, – шепнул Стив Дику.

Дик заметил, что у ordinanza трясутся колени.

– Ах не можешь? – заревел полковник и толкнул ordinanza.

Один из лейтенантов подставил ногу, и ordinanza споткнулся и упал. Все расхохотались, но тут полковник лягнул его в задницу, и он опять растянулся на полу. Офицеры заревели от восторга, ordinanza пополз к выходу, а полковник побежал за ним, поддавая его ногой то справа, то слева, как футболист поддает мяч. Все офицеры развеселились и распили еще бутылочку. Когда они выходили, Серрати, хохотавший вместе с прочими, взял Дика под руку и шепнул ему на ухо:

– Bestie… Sono tutti bestie.[133]

Когда прочие офицеры ушли, Серрати повел их наверх к Сардиналье. Сардиналья был высокий, длиннолицый молодой человек, он любил называть себя футуристом. Серрати рассказал ему обо всем, что случилось, и прибавил, что американцам, он боится, было противно.

вернуться

126

«Германия, Германия превыше всего» (нем.).

вернуться

127

«Лесной царь» (нем.).

вернуться

128

Лейтенант (um.).

вернуться

129

Полковник (um.).

вернуться

130

Хорошенькая девушка (ит.).

вернуться

131

Денщик (иm.).

вернуться

132

Спагетти готовы (um.).

вернуться

133

Животные… Все они – животные (ит.).

45
{"b":"67134","o":1}