— Скажи мне, юный король, что ты будешь делать, когда весь твой мир заскучает, заснет, умрет и оледенеет? — продолжил говорить Древень.

— Я уже делаю, — Эредин больше не мог контролировать взбесившегося коня и спешился, пошел в воде к энту. — Я искал мир, где моему народу будет место, и нашел Средиземье.

— Лес не должен умирать, — Древень смотрел на эльфа бесконечно мудрым взглядом.

— Я больше не совершу такой ошибки, — Эредин даже сглотнул от волнения. — Если все получится, и у меня будет Южное Лихолесье…

— Лес там спит, — заметил энт.

— Я пробужу его, не знаю как, правда, но я сделаю все. У меня есть лишь мой народ. И я…

— Тебя ждут, юный король, — Древень увидел, что Гэндальф вместе с другими подъехал под балкон Сарумана и зашагал туда. Иорвет поймал коня Эредина за повод и молча подвел к нему. Он не мог испытывать чувство злобы по отношению к Эредину, слишком они были похожи, и будь у Иорвета силы и возможности Дикой Охоты — о, люди боялись бы его куда сильнее, а ради будущего своего народа он готов был поступиться не только свободой и даже жизнью одной девочки. Он даже не мог его осуждать.

***

Саруман, свесившись с балкончика черной башни, обращался к каждому по отдельности, но после Галадриэль его чары казались совершенно бутафорскими. Эредин, все еще страдая от здешнего солнца, взглядывал на него изредка, в остальное время оглядывая разруху кругом. Как мог чародей, которого считают мудрецом, отправить всю свою армию на битву, когда у него под боком живой лес? Что им двигало, излишняя самоуверенность? Глупость? Может, мудрый впал в безумие, а этого никто и не заметил?

Он вспомнил, как сам впервые подумал о безумстве Ауберона. Он и Ге’эльс, стоя перед королем, отчитывались ему каждый о своем: Ге’эльс сложнейшими предложениями повествовал о чем-то несомненно важном, но о чем именно, Эредин за густой вуалью слов так и не понял. Ауберон словно спал, говорил иногда что-то невпопад, и Эредин тайно злорадствовал, думая, что король, как и он сам, запутался в словоплетении Ге’эльса, но потом настала его очередь, он начал бодро рапортовать, думая, что сейчас король оживится и проснется, но Ауберон продолжал смотреть на него отсутствующим взглядом, а потом жестом отослал Ге’эльса. Не успел Эредин снова обрадоваться, как же, его так выделили, как король соскользнул с трона, взял Эредина под руку и повел на балкон.

— Бабочки, — с видом открывшейся ему тайны вселенной проговорил король. — Ты никогда не замечал, что во всех эльфах, особенно эльфийках, можно увидеть бабочек?

— Что? — Эредин проговорил это раньше, чем обуздал собственный слишком быстрый язык. Король всегда славился метафорами, над которыми они с Имлерихом в юности хохотали до упаду, пародируя Ауберона.

— Бабочки, — повторил король. — Появляются словно ниоткуда, у них такие нежные крылья, особый узор, который всегда несет смысл, но приходит осень, и бабочки умирают, даже не понимая, что это предопределено. Они не прячутся, как тараканы, которые выживают, конечно, выживают… — он умолк, и Эредин чуть не взвыл от чувства бессилия. Он не умеет поддерживать такие беседы. Что бы сказать, чтобы не выглядеть идиотом?

— А пчелы? — единственное, что пришло ему в голову. Глаза Ауберона расширились.

— Точно! — воскликнул он по-детски радостно. — Пчелы! Как я сам не догадался?

Ауберон быстро вернулся в зал, уселся на трон и поднял с пола книгу. Эредин заглянул ему через плечо и ошалел от осознания: король безумен. Он слишком стар и слишком был мудр, чтобы сейчас кто-то взглянул на него трезво. Король Ольх держал в руках детскую книжку со стихами, в которой были обведены слова «бабочка» и «таракан», а теперь Ауберон с видом свершения деяния государственного масштаба обводил «пчел». Эредин, скрутив свою гордость, неприязнь и неясный страх, отправился к Авалак’ху, тот на удивление быстро все понял, зазвенел какими-то пробирками, и Эредин догадался, что Креван давно все знает, умело скрывает, может, даже лечит короля. Авалак’х в какой-то момент замер, чувствуя взгляд в спину, медленно повернулся:

— Нет.

— Я еще ничего не сказал, — с усмешкой сказал Эредин. — Я еще даже не подумал, а ты уже «нет».

— Я тебя знаю, и — нет, — Креван шагнул к нему и взглянул в глаза командира Дикой Охоты совершенно без опаски, свойственной всем, кроме короля и Имлериха. — Он король, ты не имеешь права. Пусть Ге’эльс станет его правой рукой…

— Но не станет после него королем, — перебил Эредин.

Креван мучительно молчал несколько минут, потом повесил голову: согласен. Ему не удалось сохранить в тайне недуг Ауберона, но он захотел продлить свое влияние, и Эредин сдуру согласился, хотя теперь понимал: откажись он, народ бы поддержал его, как и совет, Ауберон мирно доживал бы отпущенные ему дни со своими бабочками и мыльными пузырями в каком-нибудь из малых дворцов и сидел бы на втором троне на праздниках, не было бы этого цирка с Цириллой. Ну почему он понимает, как надо было поступить, только тогда, когда нет никакого шанса что-то изменить?

— Как мы могли перепутать тебя с ним? — с отвращением спросил Гимли, повернувшись к Гэндальфу. — Не похож.

— Зачем вы потревожили меня? — спросил Саруман настолько доброжелательно, словно вокруг него не творился сущий ад с затопленными шахтами, убитыми орками и разгуливающими вокруг башни энтами. — Вот уж нет покоя. Что случилось?

— Не только Леголаса этой ночью головой ударили, — вздохнул Иорвет, устраиваясь поудобнее на переступающем с ноги на ногу коне.

— Почему вы молчите? — продолжал Саруман таким голосом, словно бесконечно терпеливый учитель разговаривал с капризными детьми. Эредин, в принципе болезненно реагировавший на все намеки на свой возраст, углядел в этом оскорбление лично себе. — Впрочем, двоих из вас я знаю. Конунг Рохана Теоден — я всегда узнаю благородную осанку конунгов из рода Эорла. О, достойный сын преславного Тенгеля! Почему ты не навещал меня раньше, как друг и сосед? Но еще не поздно восстановить дружбу. Войди в мою башню, нам есть о чем побеседовать.

Слова обволакивали разум, и никто из стоящих перед башней уже не понимал, зачем они пришли беспокоить мудрого мага своими мелкими проблемами, и вообще, все они вели себя так безобразно по отношению к нему… Но тут встряхнулся Иорвет, который однажды по молодости неправильно понял, куда его зовут развлечься мужской компанией, думал, что попадет в бордель, но все вышло совсем по-другому.

— Он его что, клеит?! Он что, по мальчикам?

— Я мальчик для тебя? — повернулся к нему Теоден под сдержанные смешки, да и сам король с трудом сдерживал улыбку облегчения. Смех мгновенно рассеял чары.

— Готов биться об заклад, что не девочка, да и с высоты моего возраста — да, — съязвил эльф и снова задрал голову. — Эй, маг! Так ты это… меч или ножны?

— Твои союзники смеются над тобой, — вздохнул Саруман крайне печально, хотя конники, отворачиваясь, хохотали вовсе не над своим королем. — Я никогда не позволил бы себе подобного неуважения. Скажи, Теоден, мы восстановим мир?

— Да, мы восстановим мир, — Теоден, прищурившись, посмотрел наверх. — Восстановим. Когда ты сгинешь вместе со своим господином. Когда обрушится Мордор, и змея, хвостом которой ты являешься, лишится головы. Мир с Изенгардом настанет, когда ты будешь болтаться на виселице под окнами своей же башни, — и припечатал. — Твой голос власти не имеет.

Саруман выглядел так, словно готов был прямо с башни кинуться и растерзать Теодена на месте, но лишь сказал:

— На виселице, ну что ж, — ничего не осталось от сладкого меда в голосе. — Ты слабоумный выродок, и весь твой навозный хлев, который ты называешь домом Эорла, бордель шелудивых псов. Я предложил тебе руку и дружбу, забыв, что ты обделен и разумом, и величием. Убирайся. Но ты, Гэндальф, — голос его снова изменился. — Я скорблю о тебе.

— А я вижу, ты не очень умен, да? — Арагорн тоже посмотрел наверх, щурясь от солнца. Узнав фразу, снова заулыбались хранители, и вновь рассыпалась магия чарующего голоса, Саруман это понял и цирк продолжать отказался.