— Вот твоя семья, дитя.
Тауриэль сливается со стволом дерева, за которым стоит. Слезы текут у нее по щекам, но она не замечает этого, наблюдая за тем, как Трандуил гладит кончиками пальцев каменные волосы, прижимается губами к ледяным запястьям. В жизни короля действительно нет ни капли любви — вся она умерла.
— Надеюсь, ты встретишься с ними в чертогах и будешь счастлива, — лесной король отступает и почтительно опускает голову, прощаясь, но не выдерживает, и во всегда равнодушном голосе Тауриэль слышит такую страсть и такую боль, что снова вспоминает: ее короля нередко сравнивают с драконом. — Разве я не принял тебя, Даэнис, дитя мое, разве не полюбил? Почему же ты ушла так скоро? Я любил бы тебя, исполни ты свои слова, даже если бы ты убила меня. Последнее, что ты чувствовала — это боль и стыд…
Я не хотел. Все, кого я любил, сгорают. Это моя плата за драконов: за драконью гордость и драконий недуг. Отыщешь ли ты дорогу в Чертоги, Даэнис?
Всегда наполненный звуками сад пронзает сердце мертвой тишиной. Король Трандуил уходит из сада, и за его спиной три статуи, склоненные друг к другу прекрасными лицами, дождавшись его ухода, словно о чем-то говорят.
Посланник королевства Ольх подъехал к Ортханку и почти не удивился тому, что двери башни, основание которой было скрыто полностью обступившим ее лесом, приветственно распахнулись перед ним. Чародей в длинном многослойном одеянии сидел у входа и, щурясь от падающего сквозь лиственный тент солнца, взглянул на всадника.
— Здравствуй, Карантир, — произнес он. — Что хочет сказать мне король Эредин?
— Он хочет узнать, можно ли открыть портал из этого мира в другие, — Карантир спешился, но не сел рядом.
— Король хочет узнать? — переспросил Авалак’х. — Что ж, я отвечу на вопрос, интересующий тебя, точнее, Цириллу, которая хотела бы повидать своих приемных родителей в умирающем мире, и не имеющий никакого отношения к Эредину. Не спорь, я знаю Эредина куда лучше тебя: он никогда не интересуется тем, что не собирается использовать, а он уже достиг всего, что хотел. Нет, открыть портал отсюда твоими силами или силами Ласточки невозможно — этот мир слишком плотный, чтобы в нем безболезненно можно было открыть проход. Поясню, — он приподнялся и потянул Карантира за рукав мягкого подкольчужника. — Ткань мира, любого мира, похожа на вязаную. Мир Ольх, мир Цириллы — крупная вязка, можно раздвинуть петли, не нарушив ткани. Этот мир плотный, как твой подкольчужник, его можно лишь порвать, на что был способен Саурон и, соответственно, Даэнис, когда приняла его силу и завладела кольцом.
— А Феникс? — спросил Карантир, до визита к Кревану беседовавший и с Эредином, и с Трандуилом. Цири слишком хотела побывать дома, повидать Геральта и Йен, обнять их. Она любила своего мужа, он не сомневался, в конце концов, она сама пришла к нему, но только потом они выяснили, что ни она, ни он не способны покинуть Средиземье — у них обоих нет таких сил. — Когда она впервые переместилась из этого мира.
— Она впитала силу Саурона, — пояснил Креван, тоже интересовавшийся историей этого мира. — Передай Цири, что она никогда не вернется в свой мир и не увидит Геральта. Не хочешь говорить сам — отошли ее ко мне.
Черноволосый эльф молча наклонил голову, прощаясь с отцом, и вскочил на коня. Авалак’х заметил, что теперь Карантир не носит лат и ездит верхом без седла и уздечки, но ничего не сказал. Общаясь с лесом, он привык хранить молчание, выслушивая длинные, звучащие по нескольку минут слова энтов. Карантир скрылся из виду, и маг Ортханка медленно закрыл глаза и откинулся назад на черный камень стены башни. Эредин в черном отчаянии, Цирилла, не ставившая его ни во что, теперь заперта в чужом мире без возможности уйти даже на тот свет, ведь она приняла выбор фэа, Иорвет где-то в Мории пытается утопить свое горе в орочьей крови. А он счастлив. Время текло вокруг него, как широкая река вокруг неколебимой скалы, и Креван Эспане аэп Каомхан Маха, наконец отмщенный, наслаждался бессмертием.
