— Дол Гулдур, — мысленно ответил Эредин. — Трандуил сказал мне, что лес поделен между светом и тьмой, я встану на сторону света и уничтожу тьму и построю новое королевство для моего народа.
Перед глазами его выросла мрачная могучая крепость, разъеденная корнями. В каждой тени опасность, в каждой нише враг. Он подозревал, что никто не подарит ему цветущие сады, но на такое мрачное запустение не рассчитывал, впрочем, это не испортило ему настроения: будет работать с тем, что имеет.
— Я уничтожу всех врагов, — сжал зубы Эредин. — Покажите мне зло, и я утоплю его в собственной крови. Мой народ должен жить. Мы станем добрыми друзьями aen Undod…
— Так ты нас называешь? — прозвенел в его мыслях голос владычицы.
— По нашим легендам они были бессмертны, — Эредин вздернул подбородок. — Как и вы.
— Все эльфы бессмертны в этом мире, — мягко ответила Галадриэль. — Но зачем ты уничтожал другие миры?
— Я искал место для жизни, — ответил Эредин сразу. — Не моя вина, что нам не открывали дверей.
— Ты пришел в мир эльфов гор не как гость, — возразила владычица.
— Мир эльфов гор? Где их истребили? Где они живут двести лет? — запальчиво продумал Эредин. — Я мстил за них. Но если мой народ обретет мир, я забуду о мести.
— У тебя не будет рабов в Средиземье, — напомнила Галадриэль. — Я спрошу тебя, король Ольх. Готов ли ты отказаться от трона? Мы откроем двери твоему народу, но не королю. Лихолесье очистится от зла и обретет новое имя. Твой народ станет частью королевства Трандуила и получит бессмертие. Согласен ли ты?
— Что будет со мной? — Эредин вместо привычного гнева почувствовал лишь невероятную печаль.
— Ты будешь волен делать что угодно, — Галадриэль улыбнулась. — Охранять границы. Служить королю Трандуилу. Твоя дочь — принцесса Лихолесья по праву крови, ты королевской семьи. Но смиришься ли ты и сложишь ли корону? Не надо думать о военном реванше, — ласково добавила она. — Этого не испугался Трандуил, не убоюсь и я. Ты знаешь, что не обладаешь силой для противостояния. Что скажешь, король Ольх?
Время застыло вокруг Эредина, сгустилось. Он мучительно думал, как ответить, ведь он всегда стремился к трону, получил его в умирающем королевстве, искал, старался, выбивался из сил ради своего народа — и теперь настало время принять решение о настоящей жертве. Он мечтал воссесть на троне в новой Тир на Лиа, стать королем Эредином Первым Благословенным, как тот, что привел когда-то эльфов, назвавшихся aen elle, в мир, где они обрели дом на многие века. Теперь он должен отказаться от этого, привести свой народ к процветанию и уйти со сцены, уступив место королю Трандуилу, который пальцем о палец не ударит.
Почему-то Эредин знал, что солгать здесь не удастся. И если он даст тут слово, его придется держать.
— Да, — выдохнул Эредин, и время снова пошло.
— Что она сказала тебе? — рядом с Эредином сразу оказался Леголас. — На тебе лица нет.
Так тошно Эредину не было никогда в жизни.
***
Он не мог спать и вышел из шатра под своды деревьев, глубоко вдохнул. Вероятно, он поступил правильно. Ге’эльс бы одобрил. Ге’эльс всегда одобрял компромиссные решения и считал, что лучше пострадает один, чем все. Эредину было бы проще, если б Галадриэль потребовала от него изгнания — о, эту жертву он бы принес, она подпитала бы его тщеславие. Но просто уступить, отдать корону, и кому — лихолесскому эльфу с вздорным нравом? Он уже забрал его дочь. Ладно, он не был к ней привязан, поскольку не знал о ее существовании, она не успела стать ему дорога. Теперь забирает трон. В условиях бессмертия Эредин сам лично станет свидетелем тому, как его имя забывается и стирается из истории. Даэнис проведет эльфов народа Ольх в объятия нового короля.
Забвение. То, чего Эредин страшился сильнее всего на свете.
Он сел у ручья, опустил руку в прохладную воду, слушая плач по Гэндальфу. Впервые с Ривенделла он был совсем без защиты, даже босиком. Его меч Халдир отдал лориэнским кузнецам, чтобы спасли зазубрившийся от удара по шлему клинок.
— Ты печалишься, — Галадриэль неслышно присела рядом с ним на золотые листья. — Я расстроила тебя?
Эредин не ответил, и она вдруг обняла его нежно, как обнимает мать.
— Нам всем приходится жертвовать, — сказала она. — Не падай духом, ты храбрый воин, и твоя храбрость поможет тебе в борьбе с врагом.
— Я шел в бой как король, — ответил Эредин.
— Никто не снял с тебя короны, — заметила Галадриэль.
— Но я точно знаю, что мне придется ее отдать.
— Не знаешь, — возразила лесная владычица. — Быть может ты умрешь в короне.
Эредин не нашел, что ответить.
— Хочешь взглянуть в мое зеркало? — Галадриэль заглянула ему в лицо, и Эредин кивнул.
Зеркало представляло собой широкую серебряную чашу на пьедестале, вырезанном в форме дерева. Галадриэль набрала воды из ручья серебряным кувшином и вылила в чашу.
— Посмотри, когда успокоится вода, — тихо сказала она и отошла в сторону.
— Я ничего не вижу, — Эредин наклонился, но не увидел даже своего отражения; поверхность была черной, по ней пробегала зеркальная рябь. Внезапно в черноте появились звезды, которые понеслись на Эредина, он хотел отшатнуться, но не смог, вода притягивала взгляд.
Он увидел белокурую девушку, сидящую на толстой ветви, в ее руках изогнутый лук, похожий на тот, что носит Леголас. Дева обернулась, и Эредин узнал ее.
— Я искал тебя, — шепнул он, вода зарябила от его дыхания, и он задержал его, но картина все равно уже сменилась. Теперь он видел себя. Свесившись с коня, он протянул руку эльфийке, которую встретил у реки за границей безопасных земель — тогда все земли были безопасны. Та легко вскочила в седло перед ним, едва опершись на его руку, и обернулась через плечо, заглянув прямо в душу. Она почти не могла говорить, не знала языка, и Эредин сам нарек ее Феникс после запутанной истории, в которой они разбирались вместе с Авалак’хом: тогда у него было время сидеть и слушать, как эльфийка и знающий распутывают клубок ее прошлого, задействуя пару сотен слов. Эльфийка оглядывалась на Эредина, делающего вид, что он занят своими думами. Он к тому моменту уже решил, что она станет его. Никто ему не соперник.
Эредин помнил каждый миг, проведенный с ней. Снова сменилось видение, и теперь Эредин видел, как смотрелся со стороны на собственной свадьбе унылым ревнивцем, когда не давал своей теперь уже жене ни с кем словом перемолвиться. Кхиламин подошел поздравить, Эредин помнил, мальчишка во все глаза смотрел на Феникс; хорошо, что она не знает, что убила его.
Он вскинул глаза на Галадриэль, не отходя от чаши.
— Мы любили ее, Эредин, — сказала владычица. — Ее отец и брат отрешились от прочих эльфов, помня лишь старые распри и обиды, но она всегда была светом в темном Лихолесье. Она была прекрасна на вашей свадьбе.
В зеркале отразилась убранная спальня. У короля Ольх перехватило дыхание: он помнил те ночь и утро. Феникс, устроившись за спиной Эредина, расчесывала его доходившие до пояса волосы, потом заплела косы, те самые, что сейчас носит Леголас; теперь Эредин уже знал, что такое плетение имеет смысл, его носят младшие члены королевской семьи, пусть тогда он был лишь всадником в алом плаще и даже не думал о троне, но она причислила его к собственной семье.
В новом видении самого Эредина не было, но он узнал мир, который ему сейчас показывали. В сердце появилось неприятное тянущее чувство, словно во всем его вина, его ошибка, хотя он сам понимал, что это не так — он просто не успел объяснить. Он бы ее убедил, что в том, что он делает, нет ничего плохого, а в следующий раз не допустил бы, чтоб ей и в голову пришли ненужные тревоги. Но теперь он видел, что после дворца Лихолесья и роскошного дома генерала Дикой Охоты его королева оказалась в лесной хижине, крошечной и холодной, прижимая к груди дитя и отдавая ей — его дочери — свое последнее тепло. Открылась дверь, на пороге появился… он его даже не сразу узнал с двумя глазами. Иорвет свалил хворост, размотал в пояса широкий кушак и небрежно бросил его на колени Феникс. Кажется, велел ей укрыть ребенка. Следующее видение: горит завернутое в простыню тело на высоком костре, а потом Даэнис закапывает пепелище старательно, сосредоточенно, не плача. Носит откуда-то белые камни, делает ровный контур вокруг свежей земли. Он похоронил ее столько лет назад, почему снова сжимается сердце? Но не знал, что она сожжена.
