Чтобы получить эту самую Итало-Академическую Премию, следует иметь внутри себя нравственный устой, настой, некую – позволю себе выразиться – «закваску».

Эта «награда» присуждается по конкурсу. Ее дают раз в год – летом – и обязательно самому заслуженному. Ее дают только тем кандидатам, которые «кажутся такими, что кажутся такими, что кажутся»… совсем неказистыми.

Быть лауреатом Римской премии означает много. Это безупречное определение. Оказавшись перед таким лауреатом, вы уже предупреждены и знаете, чем рискуете. Ибо Римская премия – «тверда», ее ценность не имеет себе равных. И вам, «одураченному», сказать тут нечего.

Как подумаю, что даже Дебюсси называл этих людей «дорогими товарищами»!

Он часто вспоминал о «Фобур-Пуассоньер» (не могу не отметить, что эти воспоминания были навязаны его памяти исключительно неискоренимым оболваниванием).

Так, он не нашел в себе сил отказаться от участия в Высшем Совете Консерватории. Он очень рано стал жертвой консерваторского обучения, хотя впоследствии и пытался как можно энергичнее исправлять его изъяны.

Весьма лестно и курьезно то, что Римская премия все еще пользуется некоторым престижем. Многие почитают лауреата выше его «мелких приятелей», принадлежащих к какому-то другому виду.

Нет же! – говорю я вам. Он такой же. Ни хуже, ни лучше; он в точности подобен остальным… М-да.

Не думаю, что ошибусь, если из списка лауреатов Римской премии выберу самых замечательных композиторов последнего века: Берлиоза, Гуно, Бизе, Массне и Дебюсси.

Франк, д’Энди, Лало, Шабрие и Шоссон не были лауреатами Академии: они – любители.

Художники – благодаря Мане, Сезану, Пикассо, Дерену, Браку и прочим – освободились от гнета привычной косности. На свой страх и риск они спасли Живопись – как и художественную мысль – от извечного и всеобщего тотального отупения.

И чем только мы им не обязаны!

У славных литераторов нет Римской премии; они пользуются этой привилегией и вызывают зависть: они самые счастливые на свете – на этом свете вообще и в высшем свете, в частности. Хотя и тот и другой – очень светские.

Мы знаем, что университетские степени никак не влияют на формирование литератора. И если бы оказалось, что литератор не умеет читать, то никто бы, наверное, даже не упрекнул его в этом.

Это был бы неграмотный литератор, только и всего.

У музыкантов все иначе.

Как часто нас удивляет странность их точки зрения – их слабого зрения.

Их так и тянет ко всему, что нелепо. Пример: в своей книге «Музыка и Музыканты» (на стр. 556) Лавиньяк пишет, что «французская школа может по праву гордиться тем, что насчитывает в своих рядах таких мэтров, как Гастинэль, Коломер, Каноби, графиня де Грандваль, Фалкенберг, мадмуазель Августа Ольмес, Лепо-Делаэ, де Буадфэр, Вильям Шомэ, и т. д.» (похоже на розыгрыш, не правда ли?)…

Разумеется, эти Мэтры проявили и зарекомендовали себя. Весь Мир почитает их как особ коронованных – короной Венеры наверняка…

Заметьте, что, к счастью, ни Шабрие, ни Дебюсси, ни Дюка не фигурируют среди этих мэтров, которыми «французская школа может по праву гордиться».

…И после этого говорят, что Лавиньяк добрейший человек! Следует добавить, что его книга очень востребована и задает «тон» в педагогических кругах… Каково?

Вот чему учат наших бедных детишек! К счастью, у меня их нет – ни одного.

XIX век дал нам трех выдающихся Вторых лауреатов Римской премии: Камиля Сен-Санса, Поля Дюка и Мориса Равеля.

Дух «академического соискательства» заметен у Сен-Санса и Равеля, но незаметен у Поля Дюка. Этот музыкант – единственный ученик Консерватории, чье творческое сознание не было изначально искорежено обучением; автор «Пери» – один из тех вдумчивых и техничных авторов, которые заслуживают наибольшего уважения.

В Поле Дюка нет ничего от «ментора».

Все обычно убеждены, что лишь Официальное Заведение на Мадридской улице может вбивать музыкальные знания.

Я не возражаю, но вопрошаю – молитвенно сложив ладони – почему мы, музыканты, обязаны получить государственное образование, тогда как художники и литераторы пользуются свободой образовываться где и как им угодно.

Я всегда говорил, что в Искусстве нет Истины – я имею в виду, Истины единственной. Истина, которую мне навязывают Министры, Сенат, Палата и Академия, меня коробит и возмущает – хотя в глубине души я к этому безразличен.

В один голос (с самим собой) я восклицаю: да здравствуют Любители!

На пути прогресса всегда вставали ярые противники, которые – следует отметить – не обязательно блистали «чутьем» и заурядным здравым смыслом. М-да.

Эти противники защищают – впрочем, без особого успеха – дряхлые привычки, которые, по их мнению, трудно переоценить. Они желают выдать свои старые штаны, старые фуражки и старые туфли за предметы бесценные как по значимости, так и по своей внутренней, в некотором смысле, intra muros[1], – как они говорят, дабы подчеркнуть силу этого слова – красоте.

Для них предмет красив, прочен и непроницаем просто потому, что он вышел из обихода и весь залатан (и, самое главное, принадлежит им, – не без подлого и коварного лицемерия добавлю я). Мысль не такая уж и глупая, хотя, в общем-то, недалекая и отнюдь не оригинальная. Вот почему мы видим, как огромное количество старых локомотивов, старых вагонов, старых зонтиков загромождает федеральные, региональные, церебральные – и часто мочевые – пути сообщения.

Во всяком случае, блюстители Порядка и Морали, Приличий и Чести (чествовать их самих), Искусства Плавания, Прямоты и Кривизны, Правосудия и прочих Допотопных Обычаев обладают вежливостью и куртуазностью людей превосходных, уверенных в себе и исполненных благоразумия. Никогда даже голоса не повысят на своих противников… Никогда… Готов с удовольствием признать это – даже в присутствии нотариуса.

А вот Прогресс защищают сторонники совсем другого рода – люди бесстыдные, как пажи, потрясающие своей неуемной «дерзостью» и нахальством. Эти люди, забывая о почитании Почтенных Мирных Старейшин и прочих знаменитостей, идут своей дорогой – как ни в чем не бывало – прямо по ногам несчастных сограждан, вовсе не заботясь ни о том, «что о них скажут», ни о раздавленных ими мозолях.

Но хорошо воспитанные люди так себя не ведут. И боюсь (бьюсь об заклад), что это принесет им несчастье – как минимум через две-три сотни лет.

Для нас, негожих смутьянов, Игорь Стравинский – один из самых замечательных гениев, которые когда-либо существовали в Музыке. Ясность его ума позволила нам освободиться, а сила духа – обрести права, которые мы уже не можем потерять. Это – несомненно.

Более резкий, чем у Дебюсси, его порыв не может ослабнуть: этот композитор – твердого закала. Музыка Стравинского столь разнообразна в своих приемах, столь изобретательна, что всякий раз очаровывает.

Недавно «Мавра» привела музыкальный мир в поучительное замешательство. Укоризненные замечания гг. Критиков, которые нам довелось читать, все были комичны, одно смехотворнее другого. Поскольку эти гг. ничего не поняли, то поступили проще и – позволю себе расхожее выражение – «разнесли штуковину в пух и прах». Пройдет немного или даже много времени, и они – можете не сомневаться – откроют нам «Мавру», укажут на все ее – сельскохозяйственные и гражданские – достоинства, чтобы без тени смущения тут же приписать их себе.

Но я бы хотел поговорить о других, менее известных сочинениях: а именно о недавних «механических» произведениях Стравинского – о его экспериментах с техникой записывающих инструментов. В них проявляется подлинная свобода и истинная независимость великого русского композитора.