Путь, который я проделал, придя на тот горбатенький мостик, где меня чуть не сшибли с ног юные велосипедисты, восстановить в памяти, как бы ни старался, я не в силах. Помню только, как мое сознание просветлело, когда я взялся за перила моста. Как тошнота мощным позывом подкатила к горлу, и, не сдержав её, я долго насиловал свой желудок, выплёвывая содержимое в реку. Как прохожие осуждающе обругали меня, обвиняя в алкоголизме и обзывая последними словами. Помню ещё ту слабость во всём теле, что испытал после.

Затем, снова – провал. Очнулся я мокрый и не соображающий, что со мною произошло и кто эти дети, окружившие меня и пытавшиеся резкими толчками в грудь разбудить меня. В ушах стоял шум воды, и сквозь этот шум до меня доносись обрывки фраз: «Может, сделать искусственное дыхание.… А ты умеешь?.. Проходили же…». Пришлось приложить невероятное усилие, чтобы приподняться и сесть.

– Что произошло? – спросил я у мальчугана, который был, по-видимому, старше остальных и держался как вожак. Он был в ярких красных плавках с чёрной полосой и тёмных солнцезащитных очках. Хорошо развитая мускулатура говорила, что он занимается каким-то видом спорта, чем, как мне показалось, он очень гордился, и старался всячески подчеркнуть значимость своей фигуры. Остальные мальчики были простыми дворовыми пацанами, одетыми кто во что: кто в шортах, кто футболистских трусах, кто в трико, закатанном по колено. Всех их объединял тёмно-коричневый, матовый загар.

– Утонул ты, дяденька, – спокойно ответил он.

– То есть, как? – вздрогнул я.

– А так, – важно раскачиваясь и скрестив руки на груди, начал пояснять мальчуган, – мы здесь рыбачим. Видим, мужик перегнулся через ограду моста, и – в реку, и пузыри начал пускать. Пришлось спасать, – сказал он с таким видом, точно они начинают уже уставать от обязанностей такого рода, как спасать всяких нетрезвых утопающих.

– Ну и ну, – всё, что смог произнести я.

Тут другой мальчик, намного младше первого, вдруг задал такой вопрос, от которого по коже прошелся мороз, и на который я не нашёлся, как ответить:

– Дяденька, ну как там?

– Где там?

– На небесах, – уточнил он.

Я заметил на его груди маленький крестик и улыбнулся.

– Не знаю, как вас и благодарить, пацаны, – сказал я, когда они все вместе помогали мне подняться на ноги.

– Просто больше не тони, – сказал мальчик в красных плавках.

– И не пей в жару, – добавил мальчик с крестиком на груди.

– Хорошо, не буду, – пообещав, я пожал всем на прощанье руку и пошел, шатаясь, прочь. Но, не дойдя до того же моста, я остановился, одернутый за рукав мокрой рубашки: меня догнал тот пацанёнок с крестиком на груди.

– Дяденька, – сказал он полушёпотом, – а ты ангелов видел?

– Видел, – улыбнувшись, ответил я, – они меня только что спасли. Вон они стоят, – рукой указал я на мальчишек, которые снова принялись за свои рыболовные снасти, и, заметив, что я на них смотрю, стали махать, как старому приятелю. – Вон они стоят, и ты беги к ним. А я пойду, мне пора.

– Больше не падай с моста, – крикнул мне вослед мальчик с крестиком на груди.

Только пройдя квартал, я с ужасом осознал, что при мне нет моего пиджака, а вместе с ним и бумажника с деньгами и документов, и всего прочего, что находилось в нём. Вероятно, он был уже на дне, и отправляться на поиски не имело смысла. Хорошо, что ключи от квартирки, которую я снимал, всегда носил на цепочке, пристёгнутой к ремню брюк.

Когда я наконец-то добрался до дома, то рухнул на кровать, не раздеваясь и не сняв башмаком. Уснул я сразу, и во сне вновь и вновь переживал всё, что произошло этим днём. Не просыпаясь, я старался отогнать от себя эти навязчивые сновидения, избавиться от снов вообще, чтобы отдохнуть, ведь даже во сне я думал, что очень и очень устал. То мне снилась Верочка, уплывающая от меня по реке, и я изо всех сих пытаюсь её догнать, и это у меня почти получается. Я стараюсь ухватить и хватаю её за купальник, но она выскальзывает из него, и я остаюсь ни с чем, держа в руке мокрую тряпицу. То те мальчишки, спасавшие меня, пытающиеся анимировать бездыханную Верочку, а бармен, воспользовавшийся её бессознательным состоянием, стягивает с неё вожделенный элемент нижнего белья, приговаривая: «это – для моей коллекции». Я сильно ударяю его по лицу. Он падает в воду и тонет. Снился мне и тот старенький грохочущих трамвай, битком набитый людьми, всё теснее и теснее сдавливающих меня со всех сторон. Я понимаю, что вот-вот моя остановка, я прошу пропустить меня к выходу, но никто меня не слушает. И я еду и еду, проезжая остановку за остановкой. Я умоляю, кричу, чтобы меня выпустили, я задыхаюсь от вони пота окруживших меня тел. Но меня не слушают, всем безразлична моя судьба. Только та молодая парочка, которую бесстыдно обокрал бармен, сочувственно глядят на меня и что-то кричат сквозь толпу. Я напрягаю слух, чтобы расслышать, но мне мешает мальчик, который стоит рядом, дергает меня за рукав и просит рассказать про ангелов. Вдруг толпа отступает от меня и, покачивая головами, осуждающе шепчется: «посмотрите, ведь он совсем голый». Я осматриваю себя – действительно, стою совершенно голый. Кто-то бросается на меня, пытается скрутить. Я сопротивляюсь: бью из всех сил руками и ногами их. Вижу, как разбиваются их лица, как кровь заливает их рубашки, брюки и платья. Я вспоминаю, что в кармане пиджака лежат Верочкины трусики, и, чтобы хоть как-то скрыть свою наготу, натягиваю их на себя. Те, которые пытались связать меня, начинают смеяться и от смеха падают в реку. Я остаюсь один в трамвае. Трамвай необычно длинный, похожий на тёмный подвальный коридор, и из глубины этого коридора ко мне кто-то шагает, покачиваясь в ритм движения трамвая. Я узнаю в нём Павлова. Он подходит и протягивает на ладони какую-то странную, черного цвета пилюлю. Что это? – спрашиваю я. Вы ведь совсем голый, – отвечает он, – и даже то, что вы на себя нацепили, не оправдывает вас. У вас нет ни стыда, ни совести. А это, – говорит он, – это должно помочь вам. В этой таблетке ваша совесть.… И ещё. Мне показалось, что во сне я вспомнил то, что происходило со мною по пути от кабака до деревянного моста, и это привело меня в такой животный ужас, что я зарыдал во сне. Причудилось мне, что будто бы я иду по пыльному, грязному переулку, сплошь заваленному обрывками газет, бутылками и прочем бытовым мусором. В переулке ни души. Солнце стоит высоко, и невыносимо душно. Ко мне навстречу бредет мужичок неприглядного вида, весь помятый, грязный и какой-то нелепый. По опухшему лицу было видно, что он очень давно не был трезвым. В тот момент, когда он проходил мимо меня, и мы поравнялись… Я не могу понять и объяснить, что же так взбесило его, на что он мог обидеться… он бросился на меня, выхватив из-за пазухи нож. Только реакция, оставшаяся от юношеского увлечения боксом, помогла мне спастись от неминуемой гибели. Следующий удар, который я нанёс противнику, был на уровне подсознательного – инстинктивный. От этого удара нападавший упал навзничь. Я тотчас бросился к нему, чтобы помочь, но обнаружил, что он мёртв. Убедившись в этом, я стал оглядываться, нет ли кого, кто бы мог видеть меня в момент преступления, нет ли случайных свидетелей. К моему счастью, я никого не обнаружил. Я бросился бежать…

Я вдруг явственно осознал, что это было на самом деле: в один прекрасный день, сделав один неосмотрительный шаг, я стал убийцей. Мне стало страшно и отвратительно. Не просыпаясь, я начал думать, как избежать наказания, и стал вспоминать каждую деталь этого сумасшедшего дня. Сомнения, мог ли кто видеть мой поступок, росли и крепли. Я корил себя за то, что не до конца проверил и не убедился в обратном. Панически я уже начал гадать, какое же алиби изобрести мне, что я могу предъявить в качестве своего оправдания. Странное дело, но у меня не было ни сожаления, ни жалости к тому существу, что погибло от моей собственной руки. Мысли мои занимало, как миновать наказания, но не то чувство, которое можно было бы назвать раскаянием. В конце концов, решил я, это – было всего-навсего элементарная, необходимая самооборона. И пусть попытаются доказать, что это не так. Во всяком случае, в правоте своей я уверен, и, если нужно будет, то буду отстаивать её до конца, насколько хватит сил.