– Хорош, нечего сказать. Большие гонорары посулили?

– И этого не знаю, – пожал я плечами.

Верочка нервно засмеялась. Я заметил: она ищет что-нибудь потяжелее на письменном столе, чтобы запустить в меня. Я встал и попытался её обнять.

– Вера, ну почему ты всегда всё усугубляешь? – сказал я полушёпотом.

– Всё очень плохо, – ответила в тон мне Верочка. – Наш счёт в банке арестовывают за долги, сроки кредита заканчиваются. И вот теперь ещё лучшие сотрудники разбегаются. – Она нервно сбросила мои ладони со своих плеч.

– Я знаю: ты сильная, ты со всем справишься.

– Тебе легко рассуждать, тебя в любой газете с руками и ногами. А для меня газета – это всё, это моя семья.

Голос Верочки дрогнул, и она отвернулась. Я глубоко вздохнул, не зная, как поступить. Признаюсь, я так и не научился за всю жизнь выходить из таких ситуаций. Верочка мне более чем симпатична. Она была одинока, и газета, действительно, для неё все. Я давно догадывался, что она ко мне неравнодушна; несколько раз я коротал ночи с нею, но эти ночи не вылились ни во что серьезное. Вернее, я не позволил им вылиться во что-либо. Я знал, что последние месяцы дела у газеты шли крайне скверно, и странно, как она до сих пор не закрылась. Подло, наверное, с моей стороны было бы бросать её сейчас после того, что между нами было. А с другой стороны – и не было, вроде бы, ничего. Я стоял посреди кабинета и не мог никак придумать, что сказать. Чаша весов в моём хаотическом сознании то клонилась в пользу Верочки, то в пользу предложения Павлова. Не знаю, усмешка ли его повлияла на окончательное моё решение, я склонен думать, что именно усмешка – издевательская, циничная. Будто высмеивающая мою нерешительность.

– Знаешь, Вера, – начал я, понимая, что скажу обидное для неё, но не сказать не мог. И от этого понимания внутри сделалось прескверно. – Знаешь, мне как «гениальному журналисту» тоже нужно расти. Не вечно же прозябать…

–… в какой-то газетёнке, – произнесла она за меня. – Ведь это ты собирался сказать, не так ли?

– Конечно же, нет, – я попытался вновь её обнять. Она не далась и резко оттолкнула меня.

– Конечно же, да. Тебе просто наплевать и на газетёнку, и на меня, и на наши отношения. Что так посмотрел? Хочешь сказать, что между нами ничего не было? Что это была только психологическая разгрузка с твоей стороны? – Верочка никогда не стеснялась выставлять свои личные, а порой и интимные проблемы при посторонних. И вот теперь она нисколько не комплексовала в присутствии Павлова. – Да, так просто после работы придти к своему начальнику, переспать с ним… И не думать о её чувствах. А эта дурочка считала, что у неё есть товарищ, которому она доверяет, на которого может положиться. И руки этого человека когда-то снимали с меня трусики. Да знаешь, кто ты после этого? Бросить женщину, с которой снимал трусики, тогда, когда ей необходима помощь и поддержка? На любовь я, впрочем, никогда не рассчитывала. Но на дружескую поддержку с полным правом могла бы претендовать после того…

– Да, я уже слышал, – не смог я сдержаться от шутки, которая имела эффект разорвавшейся бомбы: – «…после того, как мои руки с тебя снимали трусики».

– Ах, так, – завизжала она, и я пожалел, что не удержал язык за зубами. – Ах, так! У тебя нет совести, да и никогда, видимо, не было!

– Совести? – ввязался Павлов, которому, наверняка, уже успели надоесть наши препирательства. – Совести, вы говорите?

– Да, совести, – недоуменно взглянув на него, повторила Верочка. – А что?..

– А то, – пояснил он, передразнивая её манеру, – то, что я в лице того предприятия, которое представляю в данный момент, могу помочь вашему подчиненному (он указал на меня) в этом вопросе.

– В каком вопросе? – непонимающе приоткрыв свой маленький ротик и понизив голос, сказала Верочка.

– В приобретении совести.

Верочка несколько минут над чем-то напряженно размышляла, тупо уставившись на слегка улыбающегося Павлова, затем заявила:

– Что за чушь? Как можно кому-то помочь приобрести совесть? Ведь это не товар какой-нибудь в магазине? Если у человека нет совести, так никто не поможет ему, как вы выразились, ее приобрести.

– Уверяю вас, что ошибаетесь, – спокойно парировал Павлов. – Можно. И даже порой необходимо. Открою вам тайну, только, чур, никому, – он понизил голос до шёпота, – именно над этим мы и работаем: помогаем приобретать людям совесть.

Верочка рассмеялась:

– Вот и замечательно. Это как раз то, что нужно ему, – она кивком указала на меня Я старался сидеть молча и надеялся, что внезапная перемена в настроении Верочки мне пойдет на пользу, и я уйду от надобности извиняться перед ней. – Ему, человеку, который…

– Знаю-знаю, – засмеялся Павлов, подняв руки так, как будто собирался сдаться. – Не стоит повторяться, милая дамочка, вы нас уже несколько раз просветили.

– Я вовсе не о том хотела сказать, – обижено взвизгнула Верочка.

– Надеюсь, не о другом каком-то предмете женского гардероба?

– Что? – рассердилась Верочка. – Да, вы просто хам!

– Как вам будет угодно. – Оскорбление нисколько не задело скалу по имени Павлов.

– Знаете что? – ёрнически заявила Верочка. – Если вы такой всезнайка по части совести и готовы любому её даром дать, так почему же не начать с себя. Ведь у вас у самого, как я погляжу, как раз совести-то и нету.

– А это – мысль! – воскликнул Павлов, сделав лицо, какое бывает у ученого на пороге открытия, и с деланной грустью добавил: – Но, к сожалению, у меня слишком мало свободного времени, я так загружен, что на себя его и жалко тратить.

Верочка злобно взглянула на меня и, не находя больше слов, повернулась и направилась прочь. Но прежде чем хлопнуть дверью, вдруг остановилась. Скрывшись за дверным косяком, ворча, что о нас двоих думает, стала возиться там. Верочка нагнулась; нам стали видны её растрёпанная голова и вздрагивающие плечи. Я пытался угадать, что бы могла она там делать: по стуку каблучков – через что-то переступала. Но вот она выпрямилась и вышла из-за двери с таким лицом, что могла бы напугать даже самого смелого. Резко бросила что-то мне в лицо. И только после этого захлопнулась дверь.

– Позвольте узнать, чем она в вас бросила, – услышал я голос Павлова, когда начал приходить в себя. Я был не меньше удивлён. Привык ожидать от Верочки чего-то в таком духе, и всё же она застала меня врасплох. Я держал у лица лоскут белой шёлковой ткани, пахнувшей чем-то знакомым. – Неужели то самое?.. – засмеялся Павлов.

Мне стало не по себе оттого, что этот человек так нагло лез в мою прошлую личную жизнь, и всё же я кивнул в ответ, не сводя при этом глаз с лоскута, помнившего тепло тела моего начальника. Павлов что-то ещё хотел сказать, сострить, но я оборвал его:

– Я попросил бы!

– Простите, – сказал Павлов, – я невольно увлёкся. Не должен был лезть в вашу жизнь, искренне прошу простить. Хотите, извинюсь перед вашей подругой?

– Не надо, – пробурчал я, аккуратно сложив Верочкино бельё и убрав его в карман.

– Нет, я всё-таки чувствую себя виноватым, – настаивал мой собеседник.

– Полно, – сказал я. – Может быть, оно – к лучшему. Не люблю в чём-либо оправдываться.

– Тогда, можно считать вопрос закрытым? – засуетился он, и было видно, что недавнее раскаяние по поводу нанесенной обиды всего лишь лицемерие. – Можно переходить, так сказать, к основному вопросу?

Я кивнул.

– Итак, что вы решили? Согласны?

– Прекрасно, прекрасно, – промурлыкал Павлов, глядя на гербовые бумаги после того, как я на них поставил свои росчерки.

– И это всё? – удивился я. Павлов взглянул на меня непонимающе.

– Ах, да! – произнёс он, вспомнив о чём-то важном. – Следующие два дня постарайтесь ничему не удивляться, что бы с вами ни происходило.

Теперь я смотрел непонимающе на него. Какой-то странный и загадочный инструктаж получил тогда, когда хотел услышать обещанное пояснение, хотя бы не полное.

– Вы о чём?