У нас с Ники есть свой дуб. На нем мы даже нацарапали свои имена. Прямо здесь под дубом мы решали с ней многие вопросы и приходили к единому мнению по поводу того, как нам быть и что нам делать, какого мнения придерживаться и кого опасаться, ощущая себя взрослыми, имеющими право и возможность повлиять на ход истории.

Июльское солнце все еще высоко и обжигающе даже на закате. Я задираю повыше рукава рубашки, чтобы моя кожа немного сгорела. Я совсем бледная, хоть и живу в прозрачных стенах, сквозь которые солнце проникает без спроса. Но, говорят, через стекло загореть нельзя. Что же, я проверяю это на своем опыте уже восемнадцать лет, они правы – на моей светлой коже проглядывают голубоватые ниточки вен.

Я держу в руках хрустящий бумажный пакет, еще таящий в себе тепло пончиков с сахарной пудрой. Он немного потемнел от жира в нескольких местах, но от этого ценность его содержимого не становится меньше. Когда я думаю о первом укусе, у меня сводит скулы от воображаемого сахара на языке, слаще всего, что я когда-либо ела. Но я не смею приступить к еде, покорно дожидаясь Ники. Это наше правило. Всегда делиться между собой и съедать что-то такое вкусное вместе. Поэтому я жду Ники, чтобы разделить с ней этот момент радости. Я когда-то не могла себе позволить маленькие радости, хоть и сильно хотелось. А когда ты маленький, тебе постоянно хочется попробовать то, что пестрит на вывесках и отчего рот наполняется слюной, стоит только представить, как ты кладешь это на язык. Горячие, обволоченные в белейший молотый сахар, похожий на первый снег, наивкуснейшие пончики, еще дымящиеся от печи, они и до сих пор продаются в небольшом закутке возле нашего местного отделения небезызвестного ПродХозТорга. В детстве из этого отдела всегда вкусно пахло – он нарочито был построен возле того места, где люди выстраивались в очередь за талонами. И вот, стоя в ней, еще маленькой, я тогда думала, о том, как же сильно мне хочется этих пончиков, я все время спрашивала себя, почему до пончиков, казалось бы, рукой подать, но мама никогда их не купит. И я тянула ее за рукав, но она не могла объяснить мне почему, просто беззвучно молчала, поджав губы и не отзываясь на мои просьбы. Настало время, и я смогла позволить себе эти пончики. Один за раз, не более. Второй всегда для Ники. Но даже и этого нам уже достаточно.

Ники задерживается, должно быть что-то важное дома. Она должна была прийти к месту встречи еще как полчаса назад.

– Нина! – Кричит кто-то издалека мое имя.

Я оборачиваюсь назад и вижу подругу. Ее лицо еще румяное от слез, глаза слегка припухшие.

– Что случилось? – Спрашиваю я, когда она приближается.

Ники медленно падает на траву рядом со мной.

– Иногда мне хочется вскрыть вены. – Уже даже не удручающе, а почти на грани с безразличностью говорит она, уставляясь в одну точку куда-то в небо.

Ее глаза мокрые, и когда она опускает их обратно вниз, то накопившиеся в них слезы собираются в капли и падают в траву.

– Если однажды она не придет, я так и сделаю. Все равно им уже некому будет мстить…

Я подползаю к ней и обхватываю ее обеими руками, крепко сжимая. Она все еще сидит, не двигаясь, твердо, не поддаваясь слабости обнять меня в ответ.

– Ники! – Шепчу я тревожно.

Она начинает всхлипывать, отчего дергаются ее плечи, наконец, позволяя мне обнять ее крепче.

– Она все еще не пришла. Уже скоро будет двадцать шесть часов.

Я не отпускаю ее.

– Каждый раз я думаю, что это может быть навсегда.

Я знаю, о чем она говорит, но не знаю, как ее успокоить.

– Я не могу постоянно переживать, у меня от этого трясутся руки.

Она отпускает меня и показывает мне вытянутые горизонтально ладони. Кончики пальцев и вправду трясутся, как будто она мерзнет от холода.

– Мне иногда так страшно остаться одной. – Говорит она, вытирая щеку от слез.

– Нееет. Нет. Пожалуйста. – Наконец, отвечаю я, прерывая свое молчание. Но это максимум, что я могу сказать.

А что я могу сказать, и в правду? Кроме матери у Ники нет никого, и я, конечно, понимаю, как тяжело и одиноко ей приходится, когда мать уходит на длинные смены непонятно куда, но я не могу ничего сделать. Я не могу изменить мир, в котором мы родились и в котором нам приходится жить по их правилам. Да и успокаивать я никогда не умела, я в этом смысле полный профан. Я как мартышка с гранатой, наоборот, могу ляпнуть что-то лишнее и сделать еще хуже.

– Я стала ходить на продленку. Хоть как-то веселее. Много людей.

– Хорошо, хорошо. – Киваю я, соглашаясь. Компания ей сейчас не повредит.

Я не могу с ней быть столько, сколько ей нужно сейчас из-за моих собственных забот. И это хорошее решение забыться среди своих одногодок.

– Все будет хорошо.

– А ты чего вылезла? Отпраздновали уже экзамен? – Спрашивает она, глядя, как я ковыряюсь в бумажном пакете и выуживая на свет пончики.

– Да уж. Отпраздновали. Аж захотелось смыться куда-то подальше. – Говорю я и протягиваю ей ее долю.

– Родителям не понять. – Говорит Ники, осторожно двумя пальцами принимая сладость. – Но ты и не старайся объяснить, не получится. Спасибо…

Мы обе сидим на лужайке, пережевывая пончики и облизывая пальцы от сахарной пудры, еще какое-то время, пока солнце не начинает пропадать за стеклянными блоками нашего квартала, унося с собой дневную теплоту.

Мама будит меня посреди ночи, тряся за плечо. Сквозь сон я понимаю, что что-то случилось, потому что мозг еще не чувствует себя отдохнувшим. Приподнимаюсь на локте и вижу красные цифры будильника «2:46». Еще самая середина ночи, что ей вздумалось? В голове проносятся несколько возможных вариантов ответа, один из которых – мне стукнуло восемнадцать.

– Коммутатор звонит, они хотят тебя видеть… – Испуганно шепчет она, склоняясь ко мне.

И когда сказанное, наконец, доходит до моего сонного мозга, я махом откидываю одеяло на пол и бегу в коридор. Нельзя заставлять их ждать, это никогда ничем хорошим не заканчивалось.

Я усаживаюсь напротив прибора на стене на нашем особом диванчике, специально для таких звонков. Складываю прилежно волосы на одну сторону и делаю глубокий вдох, нажимая кнопку «включить видео».

– Нинель Бергин? – Говорит высокий симпатичный молодой человек в окошке.

– Можно просто Нина.

– Никогда не отказывайтесь от полного имени, Нинель. Вы ведь, верно, знаете, оно в честь Вождя-основоположника?

Я делаю резкий кивок, больше похожий на нервный тик.

Молодой человек делает неспешное движение уголков губ кверху, должно быть, одобрительно.

– Поздравляю, Вам найден Партнер. Сегодня вечером Вы должны явиться на Вечер Встреч во Дворце Советов. Приглашение на Вас и еще максимум пять персон прилагаю.

Из коммутатора в принтерном отсеке вылезает тонкая бумажка, которую мы с мамой всегда загружали на всякий случай, если вдруг они захотят что-то отправить. Сегодня этот случай представился.

– Спасибо. – Я потерянно принимаю мелкие правительственные буковки с бесценным содержимым в свои руки. Бесценным, потому что я – труп, если не явлюсь. Внизу под буквами выдавлен герб Союза – колосящаяся рожь, укутанная в красную атласную материю с черным когтистым орлом.

Видеоокошко тухнет, и мама, стоявшая чуть поодаль, чтобы не входить в кадр, подходит и кладет трубку на место. Мы некоторое время смотрим друг на друга в полном молчании, как будто боясь, что звонок еще не окончен, и нельзя говорить. Каждая из нас понимает, что происходящее не происходит обычным образом. Два с лишним часа назад мне исполнилось восемнадцать, и Суперкомпьютер не заставил себя ждать. Ни полгода, ни три месяца, ни даже три дня. Суперкомпьютер ждал меня… Для кого-то другого…

Я улыбаюсь маме и иду в кровать. Улыбаюсь, потому что если не сделать этого, она точно не заснет. А сегодня вечером Вечер Встреч, и нужно будет улыбаться еще больше и выглядеть свежо и мило.