«Там, где я не могу быть с тобой, Талер… там, где я не могу — тебе разве… не страшно?»

Он позволил себе на целую секунду закрыть чертовы глаза.

И в него тут же кто-то врезался — кто-то весьма бесцеремонный, не озаботившийся и тем, чтобы извиниться. Едва не сшибив Талера с ног, он весело рассмеялся, хлопнул его по худому плечу и тремя движениями — обогнул, как вода огибает камень. Или скалу.

— Простите, — виновато произнес кто-то, шагавший следом. — Он сегодня, увы, пьян… господин Твик?

В голосе, обычно лишенном сильных эмоций, красивой протяжной нотой прозвучало удивление. Это был по-своему любопытный, осторожный — и знакомый Талеру голос, поэтому, оборачиваясь, он уже не сердился, более того — почти радовался.

— Милорд, что вы потеряли вне особняка ночью?

Юноша с россыпью веснушек на переносице и скулах вежливо ему улыбнулся:

— А вы?

Талер улыбнулся тоже.

Улыбка получилась неискренняя. Вымученная, потому что оправдание, конечно, легко придумать, и все же — не хотелось обманывать лорда Сколота, неплохого, никак не связанного с политическими разборками человека, да еще и занятого собственной бедой — мертвецки пьяным господином Эсом.

Сколот, на счастье Талера, посчитал, что обмен шутливыми упреками закончен, и предложил:

— Вы не желаете с нами до таверны… прогуляться? И остаться там, если вам понравится вино, коньяк, абсент… или что мы собирались пить, а, господин Эс?

Его спутник сунул чуть шероховатые ладони в карманы длинной, не по размеру, куртки.

— Все, — неприветливо буркнул он. — И пока этот… как его… Твик не окажется таким же пьяным, как я, он домой не пойдет. Иначе на всю округу разболтает, что я у тебя невменяемый, а ты у меня — дурачок…

Сколот тяжело вздохнул:

— Разумеется.

Господин Эс кивнул, выпрямил спину — или, скорее, выгнул ее куда-то назад, — и продолжил путь, не уточняя, идут ли за ним свежеиспеченные товарищи. То есть Сколот, похоже, регулярно принимал участие в таких вот неожиданных попойках, а вот для Талера, тьфу, Твика они были в диковинку — и, дьявол забери, интересно же!

Первую таверну опекун милорда не одобрил. И вторую, и третью; он слонялся по грязным переулкам и площадям, ругался и бормотал проклятия, натыкаясь на излишне старательных господ-стражников. Господа стражники пугались и торопились куда-нибудь исчезнуть, стуча подошвами своих окованных железом сапог.

Четвертая, пятая, шестая таверна… Талер и Сколот успели обсудить половину возможных тем — и вплотную подобрались к иной, более раскрепощенной, половине — но седьмое питейное заведение господину Эсу, наконец, приглянулось, и он поднялся на крыльцо, едва не уронив при этом донельзя потрясенного вышибалу.

— Р-р-рядовой… коньяк у тебя есть?!

Хозяин таверны — мужчина средних лет с бородой, испещренной серыми ниточками седины, — вытянулся по струнке:

— Так точно, мой генерал! То есть…

Неизменно вежливо изогнулись побледневшие от холода губы лорда Сколота:

— Простите… он сегодня, увы, пьян. Принесите нам, пожалуйста, чего-нибудь перекусить, а к еде — пару бутылок адальтенского коньяка… или харалатского, господин Твик? С моим опекуном раньше завтрашнего полудня советоваться бесполезно…

— Лучше харалатского, — попросил Талер.

Сколот жестом показал хозяину таверны, что пускай будет так, и сел за широкий деревянный стол у зашторенного окна. Глава Сопротивления, чуть помедлив, опустился напротив, а господин Эс вероломно поставил на спинку стула ногу, спрятанную под каркасом кожаного ботинка, и заорал:

— ИЗ ЛАДОНЕЙ ТВОИХ…

— Ну вот, опять начинается, — сдержанно пожаловался юноша.

— ПРОСЫПАЕТСЯ В НОЧЬ…

— Господин, а нельзя ли потише? — неуверенно обратился к опекуну лорда Сколота хозяин таверны.

— ПЕСОК!!!

Последнее слово было таким оглушительным, что Талер всерьез прикинул, не окажется ли глухим к утру. Юноша с россыпью веснушек на переносице и скулах покосился на своего опекуна с явным недовольством, отряхнул руки и спрятал в ладонях бесстрастное лицо.

— ТЫ ПОЁШЬ, И РОЖДАЕТСЯ… ТЫСЯЧА ГОЛОСОВ!

— И… часто он бывает… ну, таким? — поинтересовался Талер.

— Да нет, — Сколот пожал плечами. — У него сейчас, как он сам это называет, затянувшаяся депрессия. На фоне событий, которые давным-давно отшумели, закончились, но по-прежнему сильно… ранят.

Мужчина мотнул головой — пока еще с умным видом. Намекая, что все понял, но копаться в чужой «затянувшейся депрессии» не намерен. Кстати, чудесно было бы узнать, что такое «депрессия»? Состояние, способное вызвать острое желание напиться дома, а затем плюнуть на все и побежать копаться в городских запасах подобных радостей?..

В углу сидел некто, одетый в черный бесформенный балахон. Такие носят храмовники — из тех, кто поклоняется четырем Богам войны, а не Элайне. Талер напрягся — на короткое мгновение, пытаясь определить, кто же прячется под глубоким капюшоном — и тут же отвлекся, потому что невыносимо горячая рука господина Эса обхватила его правый локоть.

— Как там тебя… Твик? Давай споем!..

— Я не умею, — рассеянно отозвался мужчина.

— Умеешь, — не колеблясь, возразил опекун лорда Сколота. — А если нет, значит, ты просто возмутительно трезвый!

В Лаэрне хватало торговых лавок, работающих от рассвета и до рассвета. Кто-то сам упрямо стоял за деревянными прилавками, а кто-то нанимал рабочих — и зажигал над вывесками либо свечи, либо факелы, не желая упускать ночных клиентов — как правило, более щедрых и молчаливых, чем дневные.

Пять золотых монет, потребовал Кит. И тут же нащупал их в кармане.

Монеты были холодные, с рельефным узором по ребру. И тяжелые, такие, что если засунуть в пальто пять еще оказалось можно, то десять, наверное, проделают солидную дыру во внутренних швах — и выпадут на дорогу…

Сначала Кит решил, что было бы неплохо прогуляться, а потом в его голове созрело некое подобие плана. Некое подобие — потому что в планах юноша никогда не был силен. Чего стоило его прибытие в Сору, беглый поход к роскошному особняку лорда Сколота — и торопливое бегство поутру, страх по-настоящему увидеть того крылатого, искреннего, сосредоточенного на своих ощущениях парня, что сидел у костра, абы как разведенного посреди пустыни, и наблюдал, как ежатся в огне подсохшие водоросли…

Чуть позже Кит все-таки не сдержался и посмотрел. Ничем себя не обнаружив, мельком; он стоял у стены, сняв берет и натянув на светлые волосы капюшон, и притворялся нищим, хотя подачки не требовал. Его новые собратья по ремеслу косились на юношу опасливо и — порой — сердито, но им явно полегчало, стоило Киту расстегнуть воротник и уйти, ступая по каменной брусчатке рассеянно и слепо.

Белый песок на ладонях. Белый неподвижный песок.

Он лишает зрения всех, кроме своего хозяина. Он отбирает у людей — и у куда более крепких драконов — зрение. Он стирает их сетчатку, нарушает нервные связи. Он уничтожает, потому что он — голоден, и для него уничтожение — всего лишь способ насытиться, успокоиться, притихнуть…

Он, как и Элентас, не виноват, что родился таким. Но, в отличие от Элентаса, у песка нет своего сознания, он не отдает себя отчета в том, насколько бывает жестоким. Волшебный песок, предназначенный исцелять раны и увечья, возвращать живым созданиям то, что они потеряли на войне или в бою, никому не известном, в бою, произошедшем в темноте переулков или кладбищ, — в руках маленького мальчика из храма стал запасным оружием, гибелью, убийством. Испортился. Выродился…

Перенял качества, заложенные в меня самого, мрачно подумал Кит. Ведь, если быть до конца честным, я — жестокий. Неумолимый. И у меня точно так же нет определенных причин, я — как паразит на теле мира, сотворенного на пару с тобой…

Он переступил порог очередной лавки, натянуто улыбнулся торговцу и попросил:

— Коньки, пожалуйста.

— На вашу ногу? — сонно уточнил тот.

— На мою.