Лаур виновато покосился на боевых товарищей. Лойд, вооруженная мечами, и Талер с охотничьим ножом и револьвером у пояса вряд ли могли вызвать у старухи добрые мысли, но ведь и у самого мужчины болтались на ремне две кожаные кобуры, а из них торчали удобные, обшитые деревянными пластинами рукоятки.

— Это Лойд, — произнес он, помогая девушке спуститься на землю. — И Твик, он работает на курьерскую Гильдию.

— Приятно познакомиться, — поклонилась воспитанница Талера.

Лошадь завели в сарай, снабдили овсом и оставили наедине с курами. Куры степенно шелестели сухой травой, разложенной по глинобитному полу, и старуха задвинула низкую калитку, не давая им шанса ограбить чужое благородное животное. Как ни крути, а было ясно, что за свою вечную спутницу — вне города, конечно, — Лаур заплатил кругленькую сумму.

В доме было прохладно, в печи едва различимо потрескивали дрова. Хозяйка подбросила еще, усадила гостей на очередную лавку — шире той, что стояла под окнами, — и принялась накрывать на стол. Творог она торжественно водрузила в центр, воткнула в него четыре ложки, а потом вытащила из-под старого лежака запотевшую бутыль и любовно погладила ее мутные бока.

Лойд едва не застонала, поняв, что спустя пару минут ей снова придется пить. Тут и коньяк-то еще не полностью… кхм, растворился — а куда запихивать беспощадный селянский самогон?

Помимо творога, перед мужчинами и девушкой оказался картофель с луком, обжаренным на масле, квашеная капуста и малосольные огурцы. К огурцам Лаур отнесся так благоговейно, будто они были подарком Богов.

— Как вам наше село, господин Твик? — воинственно уточнила хозяйка. По всему выходило, что красоту своей родины она была намерена отстаивать с боем — или ей попросту не понравился худой мужчина со шрамом от виска вниз.

— Признаться, я и не догадывался, что буду проезжать мимо такой замечательной и, главное, гостеприимной леди, как вы, — немедленно разошелся Талер. И внес логичное, по мнению своего приятеля, предложение: — Давайте выпьем за это.

Старуха мигом утратила свое жесткое расположение духа. Заправила за ухо прядь седых волос, не укрытых ни платком, ни шарфом, и кокетливо уточнила:

— За что именно? За то, что я замечательная или за то, что я гостеприимная?

— За все, — обобщил ее собеседник, поднимая стакан.

Лойд тяжело вздохнула. Граненое вместилище самогона, явно привезенное из Нельфы, холодило ее пальцы, а сам напиток так мощно обжег рот, что захотелось выйти и по-драконьи облить чертовых людишек огнем. Спас только огурец, вовремя подсунутый Лауром — мужчина в меру возможностей заботился о девушке, пока Талер смешил старуху.

Застолье продолжалось едва ли не до полуночи. Хозяйка обнаружила, как сонно таращится на нее Лойд, и проводила гостью в крохотную спаленку, огороженную шторами. Талер успокоился и теперь внимательно следил за тем, как старуха рассказывает о жизни до смены императора — а ведь ей, болезной, пришлось ее пережить! Он, по сути, мог поведать ей о том же человеке, но с позиции Шеля, а потому внимание объяснялось не столько уважением к «леди», сколько желанием определить, где в ее рассказе пролегают рубежи, совпадающие с реальностью.

После полуночи старуха притащила по два теплых одеяла для каждого гостя, а потом вскарабкалась на лежак и долго возилась, пытаясь поудобнее на нем устроиться. Талеру с Лауром достался пол, причем синеглазый мужчина ни в какую не хотел стелить щедрый старухин дар нигде, кроме прямоугольника, скрытого под столом. Талер над ним посмеялся — почти беззвучно, зажимая ладонью шрам, — и, напротив, забился в угол у печи.

— Ты прости, — шепнул ему товарищ из-под стола, — что приходится обсуждать такое со стариками.

— Ничего, — пожал плечами хозяин Проклятого Храма. — Старость — это, по-моему, интересно. Человек стоит на пороге смерти, но не боится ее, как если бы ему в горло упиралось копье. Человек понимает и, более того, принимает, что ему пора уходить. А уходить ему — куда, Лаур? Что он — как ты думаешь — чувствует? Тянет ли его земля, или твоя Элайна нежно улыбается — мол, я утешу, я сберегу?

— Есть и такие, кто боится, — возразил его друг. — Но они, как правило, с ума сходят. Я спрашивал, помнишь, об отшельнике — так он постоянно говорит, что не умрет, потому что не откроет гибели щеколду.

Талер понимающе усмехнулся.

— Тебе угрожали копьем? — не желал замолкать Лаур. — Давно?

— Давно, — согласился мужчина. — Года за два до атаки на Вайтер-Лойд. Увы, но я забыл, чем закончилась эта история.

— Не ври, — укоризненно потребовал синеглазый.

Талер не ответил. В полумраке, разгоняемом лишь рассеянными лунными лучами, было слышно, как ровно и глубоко он дышит.

Слишком ровно и глубоко для спящего.

— Талер, ты в курсе, что вчера в особняке у тебя сердце горело сквозь одежду?

Хозяин Проклятого Храма напрягся:

— То есть?

— Горело, — повторил его друг. — Янтарным таким огнем. Как будто у тебя за костями — скопление солнечных камней. Или факел.

Тишина царила так долго, что Лаур уснул, напоследок пошарив по одеялу в поисках подушки. Ее, разумеется, не было, и он банально подогнул краешек, улегшись на него щекой.

Старуха размеренно храпела, и кто-то менее терпеливый уже душил бы ее голыми руками — а Талер не двигался, и если бы кто-то разглядел его лицо, не подошел бы к нему ни за какие пряники.

— Ты… — в пустоту пробормотал мужчина, — так не шути. Потому что мне становится жутко.

Утро наступило ближе к полудню.

Старуха щедро накормила гостей, потребовала, чтобы к ней хотя бы изредка приезжали, и в уголках ее век неожиданно заблестели серые, как пыль, слезы. Лаур полез обниматься, а Лойд, стоя в стороне, у телеги, подумала — где же ее семья? Погибла, или ее никогда не было, и женщина, одинокая, привыкшая к этому своему одиночеству, провела всю жизнь, приглашая случайных путников и сидя на лавке под окном?

От этой мысли девушке стало грустно.

У нее, по крайней мере, были друзья. И храм — в заброшенной части города, куда никто не рисковал самовольно приходить…

Чтобы доехать до родной деревеньки Лаура, пришлось как следует поработать. Кое-где дорогу разворотили весенние дожди, и колеса увязали в лужах, подернутых тиной и таких густых, что, казалось, еще неделя — и на их месте образуется уже болото. Мечи тянули свою хозяйку вниз, и Лойд оставила их в телеге, рядом с камзолом Талера и плащом Лаура.

В кои-то веки день стоял теплый, не было ни туч, ни ветра, и лужи вообще-то могли бы высохнуть, если бы такая погода прожила хотя бы трое суток. Но Лаур зловеще клялся, что к моменту праздника начинаются последние снегопады, и жители ежатся и ругаются, сидя за столом в чертоге старейшины. И что снаружи воет метель, а внутри — собаки, испуганные, что к рассвету она занесет полмира.

Девушка почему-то вспомнила, как осенью улетали птицы. Огромными стаями — невесть куда.

Она читала, что на Тринне, Эдамастре и архипелаге Эсвиан такие же суровые зимы, как тут, на Карадорре. И все-таки птицы улетали на запад, крича, хлопая крыльями и роняя перья.

Были среди них особи, не способные добраться до цели. Эти сидели на облысевших, сырых деревьях, вытянув шеи и так тоскливо наблюдая за своими сородичами, что у девушки от жалости болело в груди.

Она не испытывала такого к людям. К большинству людей — не испытывала, но эти птицы, покинутые, брошенные, обреченные умереть в зубах, например, лисицы, были несчастнее. Были слабее. Человека можно — Лойд с любовью посмотрела на Талера, — научить орудовать ножом, а как спасти от верной гибели крылатое существо? У него даже пальцев нет — изогнутые лапки и желтая коса бесполезного теперь клюва…

Если не лиса, осознала девушка, то голод. А если не голод, то мороз. Они пропали здесь, неизбежно пропали, и под снегом скоро будет бело от их костей.

На землю опускались ранние сумерки, небо густо, как веснушками, усыпало звездами. Появилось блеклое, но смертоносное лезвие полумесяца, появилось — и утонуло в редких белесых облаках. Недовольно фыркала уставшая лошадь, а Лаур делился с ней перечнем наград, ожидающих в его родной деревне.