Драконыш был неказистый — видно, что маленький. Видно, что летать еще не привык, и дорога над морем, над бушующим весенним морем вынудила его потратить все крупицы припасенных ранее сил. Потратить себя — полностью, не жалея.
Ты все правильно сделал, убеждал себя Кит. Все правильно. Тут все равно не найти другого клочка суши; тут одна пустыня, четыре драконьих острова — и обрыв. Такой же черный, как твои расширенные зрачки. А за обрывом — нет ни холода, ни тепла, ни тем более моря; я слаб. Я гораздо слабее тебя, я не способен сотворить еще хотя бы пару сантиметров…
Слово было странным и больно ударило по слуху. Сантиметры… что-то весьма понятное, весьма четкое… а, точно — крохотное такое расстояние. Вест однажды его упоминал… или не однажды, но Кит, уставший после дороги, выведенный из себя, не обратил внимания. И все-таки потом — вспомнил…
Горячая вода не умеет исцелять такие рваные раны, мрачно подумал Кит, любуясь молочно-розовыми шипами чужих позвонков. И мой песок не умеет исцелять — потому что он закончился, мой чертов песок, мой вечный, неизменный песок. Вон, сыплется между средним и безымянным — а толку, если не подчиняется?
Потянулись длинные, бесконечно длинные часы.
Зеленоглазый человек лежал на краю пустыни.
Горел костер.
И звезды… горели, но какие-то сплошь искусственные. Будто шарики, долетевшие до небес, в облаках научились рассеянно, смутно сиять — но они ведь не живые, эти шарики. А звезды обязаны быть живыми, обязаны рождаться и умирать.
Разве может умереть шарик? И родиться — разве он может?..
Какой замечательный, какой подробный, какой настоящий мир умеют создавать более храбрые, упрямые и веселые люди. Какой настоящий: россыпь кораблей, космические порты, громадины орбитальных станций, и всем управляют — люди, личности, рассчитанные сами на себя. Люди, которые, как и нужно, развиваются и растут.
А мои драконы не вырастут. В душе — нет, не вырастут; они кровожадны, жестоки и бесполезны, как игрушки. Возьми в ладони — и раздави.
Какой из меня Создатель, обвинил себя Кит. Какой, Дьявол забери, Создатель — из меня?! Что я, в сущности, сочинил — четыре объятых огнем острова, четыре острова, где все решает жажда крови, а если ее нет — ты изгой, ты предатель, ты — позор драконьего рода. Не такими, совсем не такими должны быть истинные драконы. Истинные драконы живут в Безмирье; они прекрасны, невероятно прекрасны. Они приходят в такие вот настоящие, такие вот волшебные миры, как у Веста. А я… по сути, не создал ничего хорошего.
— Это неправда, — тихо возразил мелодичный, чуть хрипловатый голос. — Потому что еще ты создал… меня.
Они смотрели друг на друга так долго, что случайный зевака заскучал бы, ушел и как раз поднимался бы на крыльцо своего дома, когда юноша грустно улыбнулся и отвел серые, с янтарной солнечной каймой по ободку глаза.
— Я боялся, что тебя на самом деле не существует, — мягко возразил он. — Я ведь не ошибаюсь? Это действительно ты?
Он встал, но это не помогло — зеленоглазый человек был выше как минимум на две головы.
Это драконыш из него маленький, виновато осознал Кит. А человек — нет. Пятидесятый день рождения дракона — и двадцатый человеческий.
…Какой же ты взрослый.
— И на этот раз, — Кит вымученно изогнул тонкие обветренные губы, — ты мне даже не снишься?
Дракон виновато коснулся перебитой левой руки.
— Нет. Кажется, я вполне реален. — Он выдавил какую-то странную кривую усмешку. — И, кажется, я тоже не ошибаюсь… если ты — Кит, если ты — Создатель этого мира.
Повисла тишина. Хозяин пустыни передернул острыми худыми плечами:
— Создатель… но не мира, а какого-то осколка, обрывка. Четыре острова, кусок Великого Океана — и мое Извечное Море. На них у меня песок… закончился.
Зеленоглазый человек, наоборот, пошатнулся и медленно сел. Вид у него был такой, будто еще немного — и он просто не выдержит, просто умрет, как умирают в лесу дикие животные.
В лесу. Где-то за пределами пустыни, где-то за пределами вязкой темноты есть опасные лесные тропы, раскидистые древесные кроны, звери… а тут — сплошная белизна и бирюзовые безумные волны.
И весенние штормы. И молнии, и свирепое почерневшее небо, и ливень, и наклонные береговые скалы. Об них ты, наверное, и разбился, они тебя и покалечили — мои проклятые скалы…
Я помню, как мы увиделись во сне впервые. Там ты все еще был ребенком, до последнего был, до нынешнего дня. А теперь ты — молод, как бывает молодо мое племя. Хотя и с поправкой на длинный драконий век…
— Эстамаль, — все так же тихо представился раненый.
Кита передернуло:
— Ты это… зачем?
Равнодушие. Спокойствие; но ты ведь понятия не имеешь, кто я такой. Как ты смеешь мне доверять, когда я сам себе не…
— Я хочу, — раненый отвернулся, — чтобы ты знал мое имя. Чтобы на островах и в этой пустыне… только ты.
Помедлив, Кит опустился на песок рядом.
От него пахло серой. Не настойчиво, но пахло; запах серы забавно перемешивался с запахом соли, металла и дыма. Светлые волосы подсохли и топорщились над ушами, а тело было — худое, сплошь обтянутые кожей кости. Ключицы, ребра, да что там — и фаланги пальцев просматривались так четко, будто зеленоглазому человеку приходилось жить в условиях полного отсутствия пищи. Хотя Кит помнил — первым, что он создал после драконов, были мелкие беспомощные животные. Тупые, лишенные рассудка — а потому не убегающие от подобных Эстамалю тварей.
Подобных Эстамалю. Верно, потому что сам Эстамаль — абсолютно им противоположен.
— Безмирье, — негромко обратился к нему Кит. — Ты ведь пришел оттуда?
Он чуть наклонился, обхватил руками свои колени:
— Да.
— Но почему? Я ведь упоминал, при тебе упоминал, насколько этот мир… ущербен. Чего ради, ты ведь мог выбрать самый лучший, ты ведь мог выбрать… совершенно любой…
Говорить было неудобно. Во сне мы обменивались мыслями, как будто бросали друг другу мячик. И твои были такими теплыми, такими нежными, такими… Господи, ты ведь и правда мог сделать выбор, превосходный выбор, ты мог родиться там, где все любили бы тебя одного, превозносили бы тебя одного, молились тебе…
Эстамаль нарисовал на белом песке силуэт кита. Получилось коряво, но вполне узнаваемо. Чуть ниже легла витиеватая руническая надпись; юноша косился на нее добрую минуту, прежде чем до него дошел смысл.
«Из ладоней твоих просыпается в ночь…»
— Не надо, — попросил юноша. — Я и так… помню.
Спустя миг руны были стерты.
Россыпь чешуек на правой скуле. Россыпь чешуек на виске; вертикальные тонкие линии в густой зелени. И в ней же плавает желтизна, искрами, нет — каплями, но ей не выплыть, не одержать победы.
Потому что и ей Эстамаль — абсолютно противоположен.
— Ты пересекал границу Безмирья, — сказал он. — Ты искал меня. Ты во мне нуждался. Ты ведь не прогонишь меня — сегодня, когда я, наконец, добрался до твоей пустыни, до твоего песка, до тебя — живого? Ты ведь сам… позвал меня. Разве нет?
Я спал, отчаянно подумал Кит. Я всего лишь спал. Во сне мои слабости куда сильнее меня. Я не верил… не предполагал, что мои слова покажутся тебе такими важными. Я не предполагал, что человек, пересекший эту границу, вызовет у тебя хоть какой-нибудь интерес…
Маленький светловолосый мальчик. Яркая зелень под ресницами.
— Кит, — весело повторяет он. — Для меня ты будешь Китом.
— Да нет же! — бесится юноша. — Тик, банально — Тик, не сочиняй такие дурацкие прозвища!
Мальчик удивленно округляет свои потрясающие глаза:
— Да разве оно дурацкое? А по-моему — самое лучшее на свете…
Он следил за тем, как меняется выражение лица юноши, с каким-то невольным страхом. Он различал, как этот невольный страх образует первую ледяную глыбу между драконом — и тем, кто был причиной его появления.
— Мы встретимся… еще когда-нибудь?
Вопрос неизбежен. Я не в силах уйти, зная, что твое «Кит» и твое «самое лучшее на свете» прозвучит единожды — и навеки затихнет. Я не в силах уйти, зная, что больше тебя не увижу, не услышу и…
