А его подопечный отдал бы многое, чтобы ту же самую поездку — забыть.

Эльфы на дух не переносили смертный человеческий народ. Неодобрение колыхалось над экипажем, как плотное туманное облако; часовые, конечно, поясняли, почему в Хальвете нет ни одного настоящего города, почему эльфийские дома состоят из пористых ненадежных камней и почему вокруг такая кошмарная пустота, но неохотно и коротко. В те редкие минуты, когда Сколот выходил на палубу «Танца медузы», капитан жизнерадостно болтал о никетских рощах, о красоте тамошнего короля, о том, что эльфы едва ли не каждый день отмечают какие-то свои праздники; Хальвет же был совершенно голым, и его нельзя было скрыть — хотя небо, мрачное и низкое, старалось изо всех сил.

Экипаж остановился у высокой башни, чье подножие кто-то украсил ракушками и красными листьями здешних водорослей. Часовые надменно попросили не выходить и, Боги упаси, не трогать поводья; Сколот находчиво притворился, что эта просьба нисколько его не оскорбила. Бывший придворный звездочет, пьяный вне всякой меры, прижался левой скулой к деревянной стенке и задремал, а Брима завороженно смотрела в большое стеклянное окошко — на Хальвет, родину эльфийского рода. Хальвет замер напротив основания всех небесных потоков, и его гнев расползался по белому песку, как расползается по столешнице пена из опрокинутой пивной кружки.

Король милостиво согласился принять лорда Сколота, поскольку лично подписывал предложение о межконтинентальном Союзе. Эльфы-часовые разбудили господина Эса, и взгляды у них были такие, будто вместо сонного зеленоглазого парня на сиденье уснула выверна. Обнаружив это, бывший придворный звездочет как-то нехорошо, прямо сказать — зловеще усмехнулся, и часовые тут же оставили его в покое.

Трапезная комната располагалась у самой вершины неприглядного серого строения. Оттуда необъятная песчаная пустошь и синее пятно океана казались мелкими и незначительными, как нарисованные на карте. Часовые вежливо усадили юного лорда за накрытый слугами стол — и сообщили, что король явится, едва закончит со своей работой. Потом они наконец-то вышли; господин Эс пронаблюдал за тем, как закрываются покрытые резьбой створки за их спинами, и, помедлив, буркнул:

— Странные они какие-то. В Никете гораздо лучше.

— Разные короли, разные традиции, — растерянно предположила Брима. Она не жалела, что бывший придворный звездочет увел ее с корабля, но страх перед неизвестностью прочно осел внутри, и от запаха роскошных блюд девушке стало дурно. При мысли о том, что путь к соседнему эльфийскому королевству займет больше суток, она окончательно загрустила и уставилась на серебряную вилку, всерьез предоставленную гостье.

Король не заставил долго себя ждать. Высокий, беловолосый, с пушистыми ресницами и странными глазами — будто кто-то изобразил их синим карандашом, а поверх добавил ветвистый узор зеленым, — он опустился в поспешно отодвинутое слугой кресло, выпрямил спину так, что еще чуть-чуть — и треснул бы позвоночник, и произнес:

— Добрый вечер. Добро пожаловать в Хальвет, господа.

Господин Эс дружески ему кивнул. Так просто и обыденно, что Сколот, собиравшийся подняться и поклониться, в изумлении продолжил сидеть.

— Это Брима, — хрипло представил девушку бывший придворный звездочет. — Жена генерала Яста. Ей надо попасть к его могиле, и было бы очень кстати, если бы твои подчиненные перестали корчить из себя героев и отвезли девушку к северному рубежу Никета. Или ты, — он обратился к хальветскому королю едва ли не с холодным пренебрежением, — вынудишь карадоррскую воительницу преодолеть всю дорогу до Никета пешком, чтобы проверить, насколько велика ее выносливость?

Сколот молчал. Сказать ему было нечего — по крайней мере, из набора тех изысканно вежливых сочетаний, которые он использовал на подобных приемах. Потому что прием перестал вписываться в удобные лорду рамки — и потому что Эс впервые повел себя так, словно был выше и достойнее, чем его собеседник.

Его Величество Улмаст жестом показал, что вся еда на столе поступает в полное распоряжение Бримы и Сколота — и невозмутимо сказал:

— А вы, как обычно, полны яда, мой дорогой лаэрта. Неужели остроухое племя так уж вам насолило?

— Лучше бы оно мне наперчило, — бросил господин Эс, наколов на серебряную вилку идеально квадратный кусочек мяса. — Почему тушканчики сегодня совсем не острые?

Эльфийский король повернулся к лорду Сколоту:

— Мой дорогой лаэрта пьян?

— Еще как, — осторожно отозвался юноша. — Капитан подарил ему на прощание бутылку абсента.

— Вот оно что. — Улмаст насмешливо изучил растрепанного, чуть покрасневшего господина Эса, отсалютовал ему кубком и спросил: — Этот мальчик — ваше новое… дитя? Сколько их уже было?

Бывший придворный звездочет поглядел на Сколота с такой ревностью, что эльфийский король пожалел о своем вопросе.

— Ты, — господин Эс указал на остроухого пальцем, — ни черта не понимаешь в детях. Я не подбираю их на улице, не роюсь в придорожных канавах и не жру с потрохами бесполезных, по-моему, родителей. Я не спасаю обреченных на смерть, я не хожу по тюрьмам, чтобы вытащить оттуда малолетних карманников. Мне кажется, — его тон стал неожиданно теплым и откровенным, — что мои дети выбирают меня сами. Они как будто… знают, кто я такой. У них как будто просыпается… как это… безусловный рефлекс, и они…

Улмаст покачал головой:

— Этот мальчик — не ваш ребенок, лаэрта.

Бывший придворный звездочет сердито нахмурился.

— Мой, — возразил он. — От начала и до конца — мой. Ты не можешь приписать его Киту.

Сине-зеленые глаза эльфийского короля полыхнули удивлением. Он поставил кубок на край стола и протянул руку по направлению к лорду Сколоту — но господин Эс тут же ее перехватил, сжал, словно бы надеясь вырвать, и прошипел:

— Не смей. Трогать. Моего. Моего…

Он запнулся, не в силах подобрать слово. Не смей трогать моего подопечного? Не смей трогать моего, опять же, ребенка? Нет, нет, все не так, все не то; но если нет, то как же обозвать их нынешний уровень отношений?

Затишье звенело в трапезной всего ничего, а затем Улмаст ненавязчиво, но твердо освободился — и его смех, странный, похожий скорее на кашель, наполнил комнату от угла до угла. В щели между деревянными створками возникло — и тут же пропало — чье-то настороженное лицо.

— Да вы ослепли, мой дорогой лаэрта, — пробормотал эльфийский король. — Разве можно было не заметить, что этот мальчик — точная копия господина Кита? Я думал, вы на это и повелись… Та же, если позволите, цветовая палитра. Тот же рост… и равнодушие, увы, одинаковое. Я полагаю, вы в курсе, лаэрта, что у этого мальчика нет сердца? И у господина Кита, если не ошибаюсь, его тоже нет. Они бессердечные, — Улмаст кивнул на Сколота, — они жестокие, они беспощадные…

— Я в курсе, — перебил его господин Эс. — И что с того? Пускай так, пускай бессердечные! Моего сердца хватит на двоих… на троих… на всех, на весь мир — его хватит! Сомневаешься? Тогда объясни, будь любезен, какого дьявола ты до сих пор жив?

Он покачнулся — видимо, абсент ударил не только по разуму, но и по ногам. Особенно подвело больное колено; Сколот метнулся наперехват, и бывший придворный звездочет благодарно обхватил его плечи.

— Мы уходим… — потребовал он. — Мне надоело, мы немедленно уходим… ладно? Ты, — господин Эс повернулся к эльфийке Бриме, — не против?

— Нет, — растерянно отозвалась та.

Совместными усилиями лорду и девушке удалось добраться до песчаной пустоши, не угробив при этом бывшего придворного звездочета, норовившего уснуть по дороге. Совместными усилиями лорду и девушке удалось перекупить у эльфов карету и возницу; невысокий остроухий парень, по виду — полукровка, согласился довезти их до опушки Драконьего леса и там высадить. Мол, по тропе на запад, к Этвизе, лошади все равно не пройдут — и надо преодолеть ее пешком; сейчас такие походы были выше сил господина Эса, но Сколот решил, что ко времени прибытия он как раз успеет прийти в себя.