Он перевернулся на бок — и вспомнил, как раньше, сделав так, утыкался носом либо в уголья костра, либо в чужую широкую спину. Ему казалось, что широкую, потому что он сравнивал ее со своей; по сравнению с его позвонками те, другие позвонки были потрясающе крепки и надежны. И были потрясающе близки: хочешь — проведи по ним пальцем, а хочешь, прижмись левой щекой и слушай, как там, внутри, под их владениями, расползается по венам и сосудам горячая драконья кровь… драконья кровь, запертая в человеческом теле…
Ты бы так не поступил, сонно обратился он к давно потерянным позвонкам. Ты бы так не поступил. Ты бы проснулся, увидев, как девочка прыгает с пирса навстречу своему дорогому Талеру. Ты бы проснулся, увидев, как маслянисто расползается по воде кровь плотоядной твари, как мужчина хватает скользкую рукоять ножа синими от холода пальцами, как удар по врагу вынуждает его тонуть и захлебываться соленой океанской водой. Ты бы проснулся в ужасе, ты бы кричал, ты бы умолял меня что-нибудь изменить, умолял бы меня спасти, а я потребовал бы взамен всего пару минут твоего тепла. Я потребовал бы всего пару минут, а ты подарил бы мне целую вечность, потому что…
— Нельзя, — по-прежнему сонно приказал он, закрывая рукавом лицо. — Нельзя. Убирайся прочь…
Первые ощущения были такими неясными и полустертыми, что он предпочел им не верить. Мало ли, вдруг шипастая тварь все-таки вернулась и перекусила его пополам, а он бьется в агонии под стеклянной поверхностью океана, и кричит маленькая беловолосая девочка, отважно прыгнувшая на помощь господину Хвету.
Он предпочел им не верить — и ошибся.
Это не ложь — рука, скользнувшая по камню берега, бессильно рухнувшая обратно. Это не ложь — рука, стиснувшая воротник чужого ритуального платья. Вытащить, вытащить ее из воды; вытащить ее, даже если мне самому придется все-таки…
Он осознал себя лежащим на берегу, носом вниз.
Он осознал себя лежащим на берегу.
И тогда с облегчением позволил себе расслабиться, и все образы, окружавшие крохотный каменный пятачок посреди океана, стали такими яркими, такими четкими, что он радостно рассмеялся, принимая их заново.
Это как родиться два раза.
Это как потерять глаза — и получить их вновь.
Девочка посмотрела на него слегка озабоченно — уж не тронулся ли мужчина умом, пока плыл и боролся неизвестно с кем, упрямо размахивая ножом. Но нет — спустя минуту он притих, поежился и предложил:
— Давай-ка разведем костер, а, маленькая?
Она с недоумением приподняла брови. Слова были, и были привычные интонации, и был голос, но исчезла суть, и девочка лишь беспомощно уточнила:
— Letta?
Кажется, мужчина растерялся. Виновато пожал плечами:
— Прости, но я не понимаю. Мы с тобой… говорим на разных языках, верно?
Девочка была в шаге от горького плача — или горького смеха.
— Letta?..
Он протянул руку — ту самую, что помогла ей выбраться из ледяных объятий океана. И потрепал ее волосы — небрежно, с уверенностью, что девочка не будет возражать.
И она, конечно, не возразила.
Если бы ты знал, Талер. Если бы ты знал, сколько я вытерпела, сколько я пережила. Если бы ты знал, что с тобой случилось, если бы знал, что я, только я одна была с тобой до конца, потому что из всех имен, из всей той горы имен, которые ты мог бы произнести, ты выбрал и назвал мое имя…
— «Asphodelus»…
— Миновал орбиту, капитан. Еще немного, и ваша команда…
— Нет, — он качает головой, и его так мутит, что здание порта множится и вертится перед голубыми глазами. — Нет… Лойд…
Разводить костер было толком не из чего, поэтому Талер вытащил из храма все, что, по идее, умело и любило гореть. В комнате господина Соза нашлись огниво и трут, и мужчина так сосредоточенно их мучил, что девочка невольно улыбнулась и заключила — как хорошо. Как хорошо находиться в мире, где ты жив…
— Ты не волнуйся, — бормотал господин Хвет, когда огонь пожалел его и все-таки полыхнул — сначала робкими желтыми язычками, а потом скопищем цветов, пожирая дерево, бумагу и ткань с таким энтузиазмом, будто не видел пищи доброе столетие. — Лаур нас вытащит. Главное, что мы не погибли и, вроде бы, избежали участи серьезно заболеть. Или избежим. Ты грейся, тебе нужно согреться…
Девочка указала на огонь:
— Letta… vie na mlarta setna?
Талер слегка приободрился:
— Тебе интересно, как его называют на малертийском?
Она кивнула:
— Na mlarta…
Он поворошил особо крупную доску дубинкой, отобранной у кого-то из Гончих. Искать достойное помещение в храме было выше его сил — не так, не среди покойников, хотя запах железа, надо признать, приятно щекочет ноздри…
— Огонь, — пояснил он. — Мы зовем его — огонь.
— О… гонь, — покорно повторила девочка. И тут же вернулась к речи племени Тэй: — Sara letta… tomo krie maltara?
Он опять виновато пожал плечами.
Ладно, заключила девочка, укладываясь на собственное одеяло, вероломно похищенное из ритуальной спаленки храма. Из ритуальной спаленки, где проводили ночь перед Великой Церемонией те «чистые» дети, которым повезло меньше, чем ей.
Несчастливых историй о любви столько, что они могли бы сломать все галактики до единой, могли бы стереть в порошок все живое, что было с такой аккуратностью и нежностью кем-то сотворено.
А Лойд отыскала свою дважды.
Дважды.
Лаур не подвел, и абы как сбитый деревянный плот помог чудаковатой троице еще разок пересечь пролив. А проливу, наверное, просто надоело терпеть их метания туда-сюда, и ныне за их спинами он плевался клочьями пены, ракушками и песком, выбрасывал из воды рыб, и рыбы с болью пучили глаза, лежа на пирсах или на скалистом обрыве. Паром все-таки пошел ко дну, и грохот стоял такой, что малертийцы ускорили шаг, и Лойд сперва бежала за ними, как собачонка, а потом Талер посадил ее к себе на плечи и понес — так осторожно, будто она была его сокровищем.
Я была, в растерянности говорила себе девочка. Я была, но теперь у меня хрупкое детское тело, и никакой пользы от него нет; зато у меня есть ноги, настоящие ноги, с нервами, сосудами, суставами и мышцами. Ноги, а не протезы — но как мне рассказать об этом Талеру, если мы друг друга не понимаем?..
На вечернем привале мужчина сидел, низко надвинув на лоб капюшон плаща, и рисовал прутиком спираль. На фоне грязи она выглядела удивительно гармонично, и Лойд следила за каждым новым движением узкого, но такого сильного запястья. Такую же спираль часто крутили на экранах компьютеров и планшетов эксперты и доктора, такую же спираль почти боготворили — до сих пор, хотя научились делать ее искусственно, составлять из тысяч и тысяч комбинаций, выбирать, какая лучше, любопытнее или, может, красивее…
А вот Лаур, спутник господина Хвета, о назначении этой странной штуковины понятия не имел. Он покосился на рисунок небрежно и рассеянно, надкусил бутерброд с вяленой рыбой и уточнил:
— Что это, дьявол забери?
Талер усмехнулся, и от этой его усмешки парень едва не уронил свою обетованную пищу.
— ДНК.
Лауру это ничего не сказало, но он не рискнул спрашивать еще.
По дороге к Нельфе Лойд активно осваивала чертов малертийский. Талер был неплохим, но все же — не профессиональным учителем, и уроки часто заходили в тупик — пока не вмешивался Лаур. Лауру как-то удавалось объяснить спасенному «чистому» ребенку то, что у Талера объяснить не получалось. Мужчина лишь наблюдал за его работой — уважительно, вдумчиво, серьезно, — и отходил, желая предоставить своим спутникам больше свободы.
У ворот Нельфы пришлось долго и муторно торговаться, рассказывая стражникам, что Лойд — потерянная сестра господина Эрвета, и если ее задержат еще хотя бы на пять минут, глава имперской полиции лично явится и надает всем участникам спора оплеух. Стражники сердились и переглядывались, никак не желая уступать — но высокий сержант, проходивший мимо, заметил господина Хвета и поспешно велел оставить его в покое, потому что имел с ним дело полугодом ранее и так огреб за попытки порыться в дорожной сумке, что вспоминал ту роковую смену с невольным содроганием и стыдом.
