— Капитан, давайте ужинать! Включайте скорее вентиляцию, смахивайте пепел в мусорный пакет, и сигареты, если можно, смахните туда же, потому что мне решительно надоело ими травиться! Вы отдаете себе отчет, что для некурящих людей ваша вредная привычка еще вреднее, чем для вас?

— Джек, — усталый голос режет надвое тишину, — прошу тебя, потеряйся…

Талер пересек линию ворот — и замер.

Джек. Такой рыжий, насмешливый двадцатилетний мальчишка; он работает пилотом на «Asphodelus-е». Родом с DH-12, сектор L-442. Его дом расположен у моря, и солнце беспощадно обжигает спину и все прочие ненароком подставленные части тела, и Джеку уже десятки раз предлагали съехать и купить себе личный особняк на хмурой VAL-50, но он лишь отмахивался и болтал, что ни за какие коврижки не покинет родную планету. Джек, такой неуравновешенный, такой порывистый — и в бою, и вне боя.

Но откуда, дьявол забери, откуда я его знаю?!

Солдаты поглядывали на мужчину искоса, безо всякого интереса. Они свою задачу выполнили — и теперь с удовольствием бродили из дома в дом, собирали ценные вещи, обсуждали, как потратят золото, полученное за такую «опасную» и «рискованную» работу. Посреди улицы, там, где она раздавалась вширь, горой валялись утыканные арбалетными болтами дети племени Тэй — в основном юноши, в основном не старше восемнадцати лет. Двоих или троих все еще сотрясала агония, и на Талера слепо, безумно таращились темно-карие глаза. Вот они застыли, вот они остекленели, и судорожно сжатые пальцы выпустили рукоять меча…

— Не нравится? — нахально бросил мужчина с россыпью золотых ос на погоне — вероятнее всего, полковник. — Но и господин Эрвет не одобрит, если вы рухнете в обморок прямо тут.

Талер оскалился, схватил его за воротник и дернул на себя — так, чтобы под выставленным коленом хрустнули ребра. Полковник заорал, будто его не били, а резали, но вскоре подавился этим же криком и принялся хватать воздух ртом, как рыба, покинутая прибоем на сухом берегу. Господин Хвет наступил ему на грудь, повернул подошву, желая причинить так много боли, чтобы черты солдата перекосило, перекосило, перекосило, — и прошипел:

— Зато господин Эрвет вполне одобрит, если вас убьет ваше собственное хваленое красноречие. Ну как оно, болит? Болит, я спрашиваю? Нет? А так?

Полковник весь позеленел — и потерял сознание.

Он не мог и заподозрить, как ему повезло — ведь, продолжи он кривиться и стонать под ногами Талера, и мужчина убил бы его, не сдержал бы пламени, выплеснул бы наружу весь тот гнев, за которым, собственно, и пришел. А так — пнул обмякшее тело носком ботинка и зло, отрывисто засмеялся, распугивая прочих солдат — те пока еще не забыли, что к человеку со шрамом благоволит глава имперской полиции, и не отважились пересечь невидимую границу, отделявшую их от излишне самоуверенного товарища.

Женский силуэт на фоне странного окна.

Талер понятия не имел, почему его так тянет к маленькому острову. Паром пламенел яркими алыми угольками, оборванные тросы лежали на воде и на лодках. Кое-где не хватало весел, но мужчина отобрал второе у какого-то перепачканного золой солдата, рыкнул — и переступил деревянный борт ненадежного, крохотного суденышка. Оно закачалось под ним, как бы намекая: не плыви, что забыл командир Сопротивления в залитом кровью «чистых» детей храме? Но то, что копошилось в уме Талера и пестрело картинами, которых он на самом деле никогда не видел, было сильнее.

Расстояние между Карадорром и островом Лойд показалось мужчине вечностью. Храм смутно маячил впереди, как заноза на полотне океана, и поблескивал его шпиль, и багровая река текла от порога к пирсу, бурлила, впитываясь в камни, привыкшие глотать ее без раздумий, шипела под сапогами солдат. Те собирались уходить — видимо, уже перебили всех, кого нашли, и украли все, что сочли достойным; на Талера они посмотрели, как на идиота.

Он дождался, пока они уплывут. Он стоял на каменном пятачке суши, перед створками, сорванными с петель, а черные фигуры колебались и липком тумане, и туман скрыл противоположный берег, и чей-то шипастый гребень выглянул из воды, и чей-то шершавый длинный язык сладко облизал пирсы…

Талер выдохнул, зачем-то отряхнулся, стряхивая с плаща пепел — и осторожно, едва ли не со страхом, поднялся на высокий порог.

Железо. До чего же, дьявол забери, отовсюду несет железом; я люблю этот запах, но сейчас — ненавижу больше всего.

Горели свечи. Кто из зажег: дети племени Тэй — или солдаты, чтобы сподручнее было убивать? Огоньки дрожали над пятнышками фитилей, катились по канделябрам желтые капли воска, и свет, рассеянный теплый свет ложился на груду мертвецов. Мужчина-храмовник, четверо Гончих, пожилая семейная пара, девушка в кольчуге и при мече… и девочка, девочке едва за десять, под изящной рукой растекается карминовая терпкая лужа, и белые, абсолютно белые волосы промокают в ней, как…

Рука дернулась. Заскребли по каменному полу аккуратно остриженные ногти.

Талер похолодел.

Обернулся.

Сорванные с петель тяжелые створки. Синяя океанская вода. Лодка.

Ногти отчаянно скребут по камню, будто надеются его сломать, но он слишком твердый, крепкий и холодный. У самых губ — озеро чужой крови, но видится не она, видится вовсе не она, видится, как…

…плетью повисла сломанная рука, он запрокинул бледное лицо, и слезы — жемчуг на его ресницах, жемчуг на его…

…дыра в боку, сквозь нее проступает зеленовато-серая светодиодная панель, а внутри — обугленные кости и ошметки разорванного легкого…

…объятие; он хочет дотянуться, дотронуться, но руки бесполезны, руки ему не подчиняются, он всхлипывает, как ребенок, и…

Такхи закричала.

И проснулась, потому что этот сон был невыносим.

Освободиться, выползти, подняться; до чего же затекли ноги, до чего же пропиталось кровью господина Гончего платье! И чьи-то ладони, чьи-то горячие ладони держат ее за локти, чей-то голос невнятно бормочет непонятные девочке слова. Она с трудом, с невероятным, непосильным трудом сосредоточилась — и осознала, что знает, что слышала, что заплатит за этот голос чем угодно. И жизнью, и душой, и… всем, что у нее вообще есть, потому что…

— Талер, — позвала она, жалея, что чертовы веки никак не открываются, что чертово тело как будто не ее. Слабость накатила внезапно и беспощадно, и она упала бы, если бы не его горячие, если бы не его живые ладони…

Только не сон. Пожалуйста, умоляю, только не очередной сон, не теперь, не здесь, не так…

Талер стоял на коленях посреди храма и держал на руках беловолосую девочку, «чистое дитя» племени Тэй. Но девочка была мертва, и пульс, мгновение назад столь явный и столь бурный, затих, будто его никогда и не было.

Ожидая своего командира, Лаур следил, как уходят из Вайтера повеселевшие солдаты. Уходят уже не стройными отрядами, а группами по пять-восемь человек; офицеры объявили, что следующий сбор состоится в конце августа у цитадели Астары, захватили наиболее доверенных лейтенантов и убрались.

Мародеры, с отвращением думал парень. Убийцы. Сволочи. Особенно легче ему от этих мыслей не становилось, потому что Лаур и сам, бывало, подбирал всякие полезные штуки в домах людей, перешедших дорогу Сопротивлению. Талер его за это не ругал, хотя в голубых глазах часто полыхало неодобрение; сам господин Хвет не взял бы чужую вещь, даже если бы умирал от голода.

Хотя — и во многом благодаря Шелю — он еще ни разу не мучился таким выбором.

Лаур ждал, тучи рассеялись, и заходящее солнце пламенело над карадоррскими пустошами, как огромный факел. Лужи подсохли и покрылись хрупкой хрустящей корочкой, дым уносило к северу, и частокол вокруг пепелища все еще грозно скалился. Откуда-то примчалась орущая воронья стая, и хрипловатое карканье множилось и повторялось над Вайтером, заменяя собой гортанные, протяжные стоны осиротевшего набата.

Талер явился в сумерках, и при взгляде на него Лауру стало жутко.

Вслед за Талером шла, вероятно, последняя пара удовлетворивших свои низменные потребности воинов. Они громко и нарочито радостно обсуждали атаку на землю «грешников», и Лаур беспомощно скривился, вообразив, как рассердится командир, как он развернется и врежет вон тому косоглазому парню прямо в челюсть, а его товарища уронит носом в грязь и вынудит растопить ее либо дыханием, либо…