Император по своему обыкновению хмыкнул и подозвал слугу. Тот принес еще коньяка, теперь — целую бутылку, и покладисто налил хозяину ровно столько, сколько позволяли чертовы замковые правила. Ну и гостю, ясен пень, налил тоже — Эс рассеянно кивнул и продолжил:
— А с матерью у него отношения вразлад пошли. Стифа — бесхитростная женщина, если не возражаете — простолюдинка, и взрослого, утонченного Сколота ей принять сложно. Сами представьте — Стифа живет в крохотной спаленке над основным зданием таверны, таскает по залу жареных куриц на подносе, продает дешевое пойло — не чета вашему… и в этой среде она счастлива. Десяток деревянных столов, крикливые пьяные компании, кухня, стойка, муж — хозяин заведения… в такую жизнь, по-моему, абсолютно не вписывается ни лорд Сколот, ни та очевидная деталь, что он приходится госпоже Стифе родным сыном.
Император с нажимом потер гудящую переносицу — до чего же болит! Скорее всего, к смене погоды, вон какие тучи за окнами — либо прольются ливнем, либо уронят град, и жители дальних деревень снова будут слать в Криерну жалобу за жалобой: и посевы погибли, и утки, и гуси, и корове трагически проломило череп — извольте помочь, если желаете зимой кушать вкусное мясо и каши. И, з-з-зараза, придется ведь помогать, писать официальное обращение к магам, деньгами делиться — этим, деревенским, звон монет для успешной работы необходим, как воздух…
Введу реформу, устало пообещал себе император. Заявлю, что, раз им неохота взращивать поля и собирать урожай, а потом определенную часть пересылать в крупные города, пускай платят повышенные налоги, как, например, торговцы и землевладельцы…
— А Сколот что? — глухо осведомился он.
Похоже, за то время, что император молчал, Эс отвлекся на какие-то свои навязчивые идеи. Вздрогнул, коснулся пальцами левой щеки.
— Что Сколот… — протянул он. — Да как и все дети. Поначалу расстраивался, а бывало — плакал, но, — он вспомнил свою собственную недавнюю фразу и хрипловато, как-то горько рассмеялся, — не плакать же ему вечно. Привык, освоился, перестал ходить в ее чертову таверну. Сказал — если она счастлива с мужем, то я не буду портить это ее счастье. Сказал — если ее счастье куплено такой ценой, то впредь я не буду вмешиваться. Стифа иногда приходит — сама, сидит на диване, комкает подол, ждет, пока Сколот с ней хотя бы поздоровается. А он торчит напротив, как прибитый к стене, как распятый по камню, и не шевелится. Тоже, в свою очередь, ждет — только наоборот, пока она попрощается.
— А тот мужчина… как его звали-то… господин Йут?
— Господин Йет, — спокойно поправил Эс. — С этим получше. Он, правда, в особняк заходить боится, там ваши гвардейцы и вышколенная прислуга — не такая, как в таверне… но если они со Сколотом, предположим, случайно встречаются на улице, то обязательно откладывают свои дела и болтают о совместных уроках, о триннских луках, о кораблях… по-моему, Сколоту было бы весьма интересно побывать на Тринне. И если он решится, — бывший придворный звездочет подался к императору, и его зеленые глаза, неожиданно осмысленные, отразили огонек факела, — будет ли вам угодно отпустить его… опять же, предположим — на месяц, два?
— Будет, — отмахнулся император. — Пережитые трудности часто украшают мужчину, а добраться до берегов Тринны… не то, чтобы легко. Великий Океан бывает суровым, сносит корабли куда-то к архипелагу, да и не все, отнюдь не все торговцы и наивные искатели приключений потом возвращаются домой… но для Сколота, — он криво улыбнулся, — для Сколота мы подыщем такой корабль, чтобы он точно доплыл до цели. У меня есть, — император перешел едва ли не на шепот, — великолепная шхуна, «Sora ellet soara»… и я, пожалуй, передам капитану, что с этого дня она целиком и полностью поступает в распоряжение нашего любимого молодого лорда. Как ты на это смотришь?
Эс жестом потребовал у слуги еще одну бутылку:
— Предельно жизнерадостно…
Задолго до их беседы Шель тоже отмечал восемнадцатый день рождения — в компании самых доверенных, самых приближенных к нему лиц. Прибыли господа бароны восточной Малерты, прибыл капитан шестнадцатого отряда личной императорской гвардии, прибыл несуразный, однако находчивый граф из Линны, а с ним опасливо, крепко держа друг друга за руки, пришла семейная пара, связанная скорее с Талером, чем с Эрветом-младшим. До сих пор Шель успешно пудрил мозги Сопротивлению, обещая, что юный наследник Хветов со дня на день примет командование; он и сам в это верил, но чертов раненый полудурок то ли не хотел, то ли не мог выздороветь. К походам в окраинную хижину бродяги-осведомителя Эрвет-младший относился, как если бы они были его тяжелой, нудной, муторной обязанностью. Он покорно покупал снадобья, помогал бродяге менять повязки на изуродованном лице Талера, убеждал его, что все будет нормально, а если нет, то он, Шель, похоронит юношу с почестями — как можно ближе к родителям, если родители еще имеют для него хоть какое-то значение.
Вопрос «как себя чувствует господин Хвет?» так надоел сыну главы имперской полиции, что сегодня, получив, наконец-то, шанс не увиливать от прямого ответа, он испытал немалое удовольствие. Хвала всем Богам, ангелам, демонам и Дьяволу заодно, что его чертов подопечный все-таки не издох под четырьмя одеялами, а вяло выбрался на свет — и теперь сидел в комнате, смежной с праздничным залом, сидел, как на иголках, в ожидании непонятно чего.
Бароны придумывали тосты один другого нелепее — потому что понятия не имели, чего бы такого драгоценного пожелать Эрвету-младшему. У него, по сути, все было — и здоровье, и, вроде бы, счастье, и достаток, и удача, а любовь он искренне презирал, и все прекрасно об этом знали. Поэтому, качая в руках наполненные травяным элем кубки, гости желали юноше не меняться, не терять уже занятых позиций и, если получится, приобретать новые, более высокие. Он тихо посмеивался и благодарил, довольный, что новую позицию можно приобрести не далее, как нынешним вечером, и эта позиция будет очень выгодной — и касательно его планов на империю Малерта, и касательно его планов на империю Сора, потому что малертийская золотая полиция, как правило, повсюду в почете…
Супружеская пара нервничала все больше и больше. Шель позволил себе еще немного помедлить — он вообще любил медлить, лелея возникающее при этом ощущение власти и собственной важности, — и лениво обратился к ним через весь стол:
— Господин Сильвет, накануне я раздобыл упомянутую вами вещицу… Предлагаю пойти на нее взглянуть. Что скажете?
Невысокий мужчина вскочил — пожалуй, излишне торопливо, — и подал руку жене. Сидевшие рядом сыновья барона покосились на него едва ли не с жалостью — сразу видно, что бедолаги впервые удостоились милости сына главы имперской полиции, — и равнодушно отвернулись. Им-то было без разницы, что там за вещица — у Шеля хватало игрушек, и он руководил ими, как если бы каждая стояла на шахматной доске и шла к границе вражеского поля.
Талер успел успокоиться и задремать — измотанный болезнью, он спал так часто, что Эрвета-младшего поражало, как у него до сих пор не треснула голова. Супруги Сильвет замерли и одинаково побледнели, а по щеке женщины — худенькой, уставшей, одетой в нежно-розовое платье, — заскользила одинокая слезинка, блестящая, как алмаз.
— Господин Хвет… — пробормотала она, едва коснувшись его плеча. — О великие боги, господин Хвет…
Талер пошевелился во сне — осторожно, мягко, не хуже бывалого кота. Сообразил, что рядом находятся посторонние, открыл рассеянные голубые глаза; единственный факел, оставленный лишь затем, чтобы не остаться в полной темноте, вспыхнул оранжевым в его расширенных зрачках.
— Шель? — вполне дружелюбно окликнул он. — Мне пора?
Женщина всхлипнула и, не сумев удержаться, потянулась к Талеру — обнять, аккуратно прижать к себе, показывая, что в мире все еще живут люди, которым он дорог.
— Госпожа Сильвет… — пробормотал юноша, окончательно потеряв всякое представление о том, где находится и какого черта с ним происходит. — Отпустите меня, пожалуйста… ведь вы — госпожа Сильвет? Вы были знакомы с моим отцом?
