Сумерки явились. А Эста — нет.

На что он обиделся, спрашивал себя Кит, пока шагал к полосе прибоя. На что он обиделся? Я ведь назвал мусором не себя. Ладно бы, если себя, но я ведь ненавижу песок. И Эсте известно, что я его ненавижу…

Сумерки плясали над пустыней азартно и радостно. Словно были счастливы шансу находиться бок о бок со своими Создателями.

Над полосой прибоя возвышалось некое подобие замка. Довольно-таки изящного, украшенного галькой и ракушками, песочного замка; Эста, сосредоточенно хмурясь, корпел над его северными колоннами. На левом плече Эсты гордо восседала растрепанная чайка, а еще две чистили перья, цепляясь коготками за пряди его волос.

Все слова, с таким трудом — и таким сомнением — приготовленные, застряли у Кита в горле.

Эста избавился от последней ракушки и нежно погладил чайку, задремавшую на его плече. Та что-то заворковала, что-то забормотала, крайне довольная этим его участием.

— Из песка можно, — громко заявил он, — строить. Песком не обязательно исцелять. Кто вообще сказал, что тебе надо заниматься именно этим? Если ты — боец, если ты — воин, кто вообще додумался привязать тебя к ЭТОМУ?!

Тон чайки изменился. Ей наверняка не понравилось, что такой чудесный парень, как Эста, позволяет себе унижаться перед мальчишкой, которому вообще не место у берега, которому вообще не место… нигде.

— Шутишь? — едва ли не шепотом отозвался Кит. — Шутишь, да? Какой из меня боец? Какой из меня… воин? Ты посмотри, — он поднял руки, будто предлагая Эсте полюбоваться своей ненадежной, хрупкой фигурой. — Серьезно… ты посмотри. Какой, забери меня Дьявол, воин может получиться из… чего-то похожего? Да и, — он криво улыбнулся, — помимо всего прочего, я… трус. Какой, забери меня Дьявол, боец может получиться… из труса?

Эста посмотрел на него так внимательно, будто увидел впервые.

И отвернулся.

— Как ты смеешь называть себя трусом, — обронил он, — стоя — с гордо выпрямленной спиной?

Кит дернулся к нему — не отворачивайся, не отворачивайся, не нужно!.. — и… проснулся.

Наверху, в тисках идеальной прямоугольной дыры, пламенели звезды. Целая россыпь живых, пульсирующих огоньков — совсем не таких, как… дома.

Я ненавидел мир, сотворенный с помощью Эсты, а теперь зову его пустоши своим домом. Я ненавидел мир, сотворенный с помощью Эсты, а теперь хочу всего лишь туда вернуться, хочу снова лечь на песок, хочу…

…и мертвые птицы будут коситься на меня с полосы прибоя. Коситься безучастно и глуповато, потому что, как правило, после смерти никто не выглядит особенно умным.

Хотя человек, так похожий на Эсту, и одновременно — человек, абсолютно на него не похожий… выглядел потрясающе. Выглядел так, будто не умер, а добровольно остался греть своим телом каменное дно озера. Выглядел так, будто по-прежнему видел над собой небо, и луну, и серые клочья облаков.

Я… буду скучать по тебе, усмехнулся Кит. И я… буду о тебе помнить.

Он с горем пополам выбрался оттуда, куда попал, и с недоумением огляделся. Явно не империя Сора, явно не Карадорр — нет, и возвышается над могилами дом — с потрепанной соломенной крышей и лишайниками на деревянных стенах. Кое-где обросший веселыми шапками грибов, наверняка несъедобных — но хозяин не торопится их снимать, как, впрочем, и заниматься ремонтом. Его не интересует развалина, торчащая над землей. Его интересуют комнаты, сокрытые под…

Отчасти благодаря ему я проложил под озерами, океанами и пустошами сотни, тысячи, миллиарды ветвистых тоннелей. Отчасти благодаря ему я впустил в эти тоннели эрдов — но эрды вылезли наружу, напоследок плюнули в темноту и попытались выжить на Харалате… попытались так, что Мительнора испуганно втянула голову в плечи и выставила удесятеренные караулы между своими — и харалатскими берегами.

Почему раньше, опять усмехнулся Кит, я не замечал, насколько мой мир чудесен? Почему раньше я не замечал, как хитро, как затейливо связано в его пределах что-то откровенно мое — и что-то откровенно твое?..

Почему раньше я не замечал, как стелется янтарь над заснеженными пустошами, и какими красивыми бывают «чистые» Гончие, и какими потрясающими, и какими сильными? Почему я не замечал этого — до тех пор, пока они — все — не погибли?..

Орс лежал на траве у дома. Рядом стояла перепачканная лопата; лихорадочно извивался под ее весом раненый дождевой червяк.

— Спасибо, — рассеянно обратился к нему Кит. — Славная получилась… могилка.

— Обработка данных, — покладисто кивнул симбионт. И тут же сменил тон: — Ага. Для тебя ничего не жалко.

Рядом валялась шахматная доска.

Рыжий парень со смешными пятнами густых веснушек поглядел на Кита из-под полуопущенных век. Ему, наверное, хотелось как следует отдохнуть, а не болтать с раненым юношей, насквозь промокшим раненым юношей, чья память то и дело болезненно искажается — и ломает картину за картиной. Вот он, Эста — высокий зеленоглазый человек. Вот он, Эста — колоссальный дракон с песочного цвета шкурой. И вот оба эти образа, будто по ним с размаху бьет невидимая кувалда, разлетаются то ли сотнями беспощадных осколков, то ли крупицами ко всему равнодушной пыли. И вот оба эти образа…

Юноша покачнулся и присел, едва успев поймать землю не лицом, а посиневшими узкими ладонями.

— Обработка данных, — сообщил симбионт. И поднялся: — Погоди, Кит, я сейчас одеяло принесу.

— И стакан захвати, — скомандовал ему рыжий. Голубые глаза любопытно горели из-под ресниц: очень светлые голубые глаза, почти как у…

— Пьяница, — выдохнул Кит. — Какой же ты… пьяница. Небось, опять явился к Орсу, чтобы вместе выпить? Одному не так весело?

— Одному — очень грустно, — кивнул Ретар. — Но я сегодня тут без вина.

— А стакан тебе зачем?

Тишина. Голубые глаза отразили шахматную доску, где команда белых фигур ловко окружила черного короля. И снова, как и за пару месяцев до этого, черный король печально застыл, а напротив ежился, напротив — стыдливо ежился его последний уцелевший солдат… не способный убрать чужую ладью с дороги.

— Тиль — это смерть, — задумчиво произнес Ретар. — Смерть моего мира… и, наверное, моя собственная. Как ни крути, а в чем-то мы с тобой одинаковы…

Тишина. И беззвучно подрагивали цветы вереска, и темнели кресты и камни с десятками тысяч имен, высеченных рукой симбионта.

Он как-то неуклюже, как-то неловко накинул одеяло на плечи Киту. И протянул рыжему телепату стакан — тот небрежно его принял, поставил на шахматную доску… и ударил по своему запястью иглами спрятанных за поджатыми губами клыков.

Железом его кровь не пахла. Его кровь, кажется, не пахла вообще; Кит посмотрел на нее так заторможено и устало, будто она пела ему неслышную колыбельную. Дыра под его ключицами зияла едва ли не космической темнотой, и Ретар, сунув стакан в расслабленные тонкие пальцы, пояснил:

— Выпей. Вампирья кровь исцеляет любые раны.

— Эту не исцелит, — кукольным голосом отозвался Кит. Без шуток — неживым, кукольным; Орс покосился на Ретара, как на знатока человеческих эмоций, но перед этим юношей все таланты рыжего дали брешь.

Перед этим.

Утонувшим.

Потерявшим Талера.

Оказавшимся в очередной могиле Некро Энтариса, потому что озеро действительно задавило, действительно уничтожило, действительно… приняло его. И тут же — отпустило, с легким сожалением — отпустило, как слишком ценную, слишком необходимую… слишком важную добычу.

Кит выпил. Кит невозмутимо и послушно — выпил, и чужая кровь помчалась по его организму, пытаясь то ли обжечь, то ли — выжечь. Болью полыхнула чертова рана; он согнулся над вереском, но не позволил себе и слова жалобы. Ни единого проклятого слова.

Потом стало немного легче.

Ретар наблюдал за ним со смутным, неуверенным интересом.

— Я… никогда не умру, — донес до него Кит. — С этой… кровью или без нее… никогда не умру. И мой мир… он будет жить… вечно. Я сделаю все, чтобы он жил… вечно.

Его собеседник насмешливо приподнял брови: