Мне вспомнился один момент из прошлого, когда я провожал отца в очередное плавание. Мне тогда было тринадцать. Стоя на пристани, я махал уходящему вдаль судну. На палубе стоял отец и махал мне в ответ. Вдруг к нему подошел Винченцо и обнял, а отец непроизвольно положил ему руку на плечо. В этот миг я испытывал зависть к брату за то, что это он, а не я сейчас обнимаю отца, стоя на судне, уносящем их в очередное приключение. Я испытывал ревность каждый раз, провожая их, пока судно не скрывалось за горизонтом. А потом с пустотой, быстро заполняемой чувством одиночества и ненужности в сердце, плелся обратно домой.

Видимо, мы оба чувствовали одно и тоже в данный момент. Мы оба завидовали друг другу, мы оба ревновали.

На какое-то время снова воцарилась тишина. Мы смотрели друг на друга без вызова и, мне показалось, что в глазах брата промелькнуло понимание, но лишь на краткий миг. Потом с ноткой обычного высокомерия он произнёс:

– Через два месяца я перевезу сюда семью. Пожалуй, этого должно хватить на подготовку и сборы.

Он оторвался от своего места и направился к двери.

– Они в подвале, – тихо сказал я ему в след.

– Что? – на мгновенье задержавшись, растерянно спросил брат.

– Вещи твоей матери. Они в подвале. Он не уничтожил их. Вещи там, – виновато пояснил я.

Брат отстраненно задержал на мне взгляд прежде, чем покинуть комнату, а затем вышел, не закрыв за собой дверь. Мне было не понятно, благодарен ли он мне за эти слова или ему все равно.

Когда Винченцо покинул дом, я спустился в подвал. При свете свечи я рассматривал многочисленные свертки, коробки и сундуки, картины, укрытые тканью, покрытые многолетним слоем пыли забытые вещи и думал, как бы я чувствовал себя на месте Винченцо. Злился ли? Переживал? Хотел бы отомстить?

Когда моей мамы не стало, я испытывал ужасающий страх перед завтрашним днем. Я боялся будущего без нее, без ее любви, заботы и поддержки. Отец, показал, что мне нечего боятся. Он пытался компенсировать нехватку ее любви, заполняя пустоту в моей душе своей любовью, своим общением, своим теплом. С Винченцо было не так. Он остался один, без поддержки и понимания, один со своим горем, один со своим страхом и теперь, наверняка, злился на меня за то, что я отобрал у него отца, отобрал другое, возможно, более счастливое будущее.

Я ходил вдоль стен от коробки к коробке, пытаясь понять, какой была мать Винченцо. Возможно, если бы она не умерла, отец бы не влюбился в мою мать, и Винченцо не был бы так одинок все годы. Возможно, отец испытывал бы к нему большую привязанность.

«В чем вина Винченцо? Только ли в том, что его родила не та женщина и не в той семье? Почему у отца с Кармелой не сложилась семейная жизнь? Любил ли отец вообще когда-нибудь эту женщину?» – мысленно я задавал себе вопросы, на которые не мог найти ответ.

Под одной из пыльных тканей я нашел портрет Кармелы Моретти. С потускневшего от времени холста на меня смотрела худосочная бледная женщина с узким вытянутым лицом и острыми чертами. Ее волосы цвета выцветшей дубовой коры были собраны лентами на затылке в изящную серебряную сеточку, расшитую жемчужинами, а в ореховых глазах играл холодный блеск, подбородок горделиво устремился вверх. На ней было расшитое золотыми нитями темно-зеленое парчовое платье, скрывающее тело почти целиком. Из разрезов длинных рукавов выглядывали лишь бледные запястья с костлявыми длинными пальцами рук.

Удивительно, как Винченцо был похож на свою мать. Те же волосы, только немного темнее, те же черты лица, та же худосочность, тот же взгляд и манера одеваться. Он предпочитал носить темные цвета и всегда, что я его видел, был застегнут на все пуговицы. Необычно что сегодня, в отличие от своей привычной молчаливости и замкнутости, он был слишком эмоционален.

И так же, как Винченцо походил на свою мать, точно так же я был похож на отца: среднего роста, не худой, не полный, с четкими и одновременно мягкими чертами лица, с густыми бровями, только вот не так низко посаженными, как у него; с карими глазами, черными волосами до плеч и бакенбардами, доходившими до среднего уха. И хоть внешне мы были схожи, все же, его силу и притягательный характер я, к сожалению, не унаследовал. По части замкнутости и привычке держать свои мысли при себе, я был не многим лучше Винченцо.

Видимо, завещание вывело его из себя, а меня вывела из себя его реакция на решение отца. Я не ожидал встретить в лице Винченцо соперника, но его обида на родителя, судя по всему, была слишком глубока и сейчас, в виду отсутствия папы, безусловно, распространялась на меня.

Я знал Винченцо лишь поверхностно и мог лишь догадываться, что он чувствует и что может сделать на самом деле. Представив это, мне вдруг стало страшно. Глядя на вещи вокруг, я на мгновение предположил, что брат, возможно, захочет отомстить отцу, и уничтожить все, что делало его счастливым, убить воспоминания о той, которую он истинно любил. Судя по его реакции сегодня, я мог это ожидать. Только вот папа об этом уже не узнает. Удар придется принять мне. Я буду наказан за отцовскую ласку, и Винченцо, наверняка, воспользуется возможностью, что бы показать мне, какого это, быть ненужным, какого, когда на твоих глазах разрушают дорогие сердцу вещи, хранящие воспоминания о любимых людях. За свою невольную откровенность в кабинете, приоткрывшую его уязвимость, он ударит побольнее. Мне стало противно находиться среди этих вещей, и я, схватив принесенную свечу, немедленно поспешил покинуть подвал, ставший могилой памяти о матери Винченцо. В этот момент внутри меня поселилось гнетущее чувство тревоги.

Как я полагал, так и произошло. Уже спустя три дня брат появился на пороге дома в компании архитектора Паскуаля Гирландайо. Тот являлся человеком низкорослым, плотным и чрезвычайно уверенным в себе. Едва пройдя в гостиную, архитектор пробежал беглым оценивающим взглядом вокруг и тут же начал сыпать предложениями по ее уничтожению, заменяя это словом "исправить".

Винченцо же казался отстраненным и не слушал его. Архитектор рядом с ним напоминал гигантского жука, не перестающего раздражающе жужжать. Мне даже подумалось, что для брата не имеет значения, каким станет дом впоследствии, важен был сам процесс уничтожения обидных воспоминаний.

Заметив меня, стоящего затаив дыхание на вершине лестницы, ведущей в спальни, он чуть заметно кивнул в знак того, что заметил меня, вовсе не приветствия, а затем повернулся к Гирландайо и решительно произнес:

– Я хочу переделать здесь все! Этот дом уж больно пахнет древностью. Хочу, так сказать, – его высокомерный взгляд мимолетно пробежал вокруг, на мгновенье, ехидно сверкнув, задержался на мне и вновь обратился к архитектору, – смахнуть пыль! Изгнать духов прошлого!

Кровь отхлынула с моего лица, а во рту пересохло.

– О, – восторженно затрепетал архитектор, – согласен с вами абсолютно! Я повторюсь, этот стиль уже давно не моден! Могу лишь уточнить…

– Бюджет не имеет значения! – деловито перебил брат.

– Отлично! Превосходно! – восторженно закивал синьор Гирландайо.

– Начнем, пожалуй, с кабинета! – кольнув меня легким подобием улыбки, пропитанным надменным самодовольством, воодушевленно продолжил брат.

В этот момент вниз живота мне упало нечто тяжелое так, что колени задрожали. Я, как мог, сильнее вцепился в перила.

Винченцо уверенно, подобно армии-победителю, вступающей на захваченную территорию, направился в кабинет, за ним на сколько позволял рост широкой походкой следовал архитектор.

Какое-то время я стоял неподвижно, прислушиваясь к голосам, доносившимся из комнаты, где еще недавно любил находиться я. При каждом произносимом предложении по "исправлению" кабинета мое сердце болезненно вздрагивало и замирало, и с каждым, произнесенным этим маленьким человеком словом, я начинал все больше его ненавидеть. Брата же это, казалось, забавляло. Он нарочито громко продолжал терзать меня вопросами, адресованными архитектору: