Ужин прошел гладко в рамках знакомства и закончился рано. После него я предпочел выйти в сад подышать теплым морским воздухом, нежели отправиться спать в душную комнату. На небе как и в день моего приезда ярким пятном в окружении миллиона звезд светила луна. Она не была абсолютно круглой. Повернувшись в пол оборота она все же лукаво подмигивала мне. И мне так захотелось запечатлеть ее, что в следующий же вечер, приобретя в местной лавке холст, мольберт и кисти, я вернулся к ней.

Вдыхая аромат южной природы, я только разложил принадлежности и замешал нужную краску на мольберте, как услышал за спиной:

–Вы пишите? – приветливо прошептала госпожа Уинзор.

Я обернулся к ней от неожиданности чуть не выронив кисть.

–Да немного. Я давно уже не занимался этим, но здесь так прекрасно, что я не мог обойти это зрелище стороной, – я неловко указал кистью на небо.

–Вы так любите луну, господин Алигьери? – с сомнением спросила она.

–Да, – неловко добавил я. -Она стала моей верной спутницей после смерти матери.

–Печально, – посочувствовала она. – Вы так одиноки?

–Нет, все в порядке. Одиночество меня не тяготит.

–Разрешите мне приходить к вам и наблюдать за написанием этой картины, – попросила она.

–Конечно, – немного заикнулся я. – Однако второй постоялец не будет скучать?

–К счастью, он скоро покинет нас… Ой! Простите, это не вежливо с моей стороны так отзываться о постояльцах, приносящих доход. Просто господин Ричардли чрезмерно навязчив.

–Но я думал… – неловко оговорился я и замолчал.

–Да, я знаю. Люди всегда болтают. Одной вести хозяйство отнюдь не легко. Уверяю вас, никакой такой цели я не преследую, – спокойно сказала она.

В этот момент за спиной Хельги возник лорд Ричардли, недовольно скривив рот. Она закатила глаза к небу и обернулась к нему с самой обворожительной и одновременно зловещей улыбкой.

Как я и писал ранее, через сутки лорд покинул нас.

Госпожа Уинзор сразу же предложила мне занять его покои, однако я отказался в знак того, что не претендую на ее руку и место хозяина дома, к тому же стоимость проживания вполне меня устраивала.

С тех пор Хельга каждый вечер посещала меня, беседуя со мной и наблюдая за тем как продвигается работа. Днем же мы прогуливались с Маркусом по окрестностям пока он не отправился в очередное плавание. Суша его угнетала. За это время мы сильно сдружились, так что, провожая его в путь, на набережной я испытывал грусть и одновременно немного завидовал ему. Мне невольно вспомнились моменты, когда вот так же стоя на пристани, я провожал отца с братом. В те мгновения я испытывал нечто тяжёлое, даже невыносимое на душе.

Однажды вдова, глядя на мою картину, заметила:

–У вашей луны лукавая улыбка.

–Такая же была у вас в тот вечер, когда я начал писать эту картину, – признался я.

Хельга смутилась, но виду не подала. Ее выдавал легкий румянец и на мгновение отведенный взгляд.

–Простите, я смутил вас.

–Нет. Ну что вы, – поспешила разуверить меня она.

–Вы покраснели, – осторожно заметил я.

–Нисколько, – уверенно опровергла она.

С этого момента вдова, мне казалось, стала чуть прохладнее и реже приходила по вечерам, ссылаясь на усталость от домашних дел.

Когда же я закончил свое творение (получилось кстати недурно), то подарил картину ей. Она была польщена, но, к моему разочарованию, всего несколько дней спустя сдала пустующие комнаты новому постояльцу, а еще через месяц сообщила мне о том, что ее решил посетить дядюшка и так как поселить его негде, мне придется освободить комнаты. Разумеется она чувствовала неловкость за это, поэтому сначала нашла для меня подходящее место по приемлемой цене, как раз то, что я хотел изначально – небольшой уютный домик на берегу моря. Но мне так уютно было в этом доме, что не хотелось съезжать.

Разумеется я понимал, что Хельга попросила меня освободить комнаты по той же причине, по которой просила об этом остальных постояльцев. Я пытался убедить ее в том, что мой интерес к ней, наши беседы и картина не являются ухаживанием и попыткой занять более значимое место в этом доме, однако был безуспешен. Вдова, хоть и в мягкой форме, настаивала на моем переезде и именно в место подобранное ей. У меня не было особых вариантов и я согласился.

Маркус же, посещавший меня время от времени, когда вернулся в город из плавания, услышав о том, куда я хочу перебраться, лишь недоверчиво покачал головой. На мой вопрос, чем ему так неприятно это место, сказал, что место само по себе прекрасно, а вот его владелец не отличается тем же. Он поведал мне, что хозяин домика довольно замкнутая особа, редко покидающая свой дом и не желающая до этого момента видеть в своих владениях каких-либо чужаков. С чего вдруг он изъявил желание сдавать хоть пядь своей собственности и каким образом вдове Уинзор удалось с ним договориться, долгое время оставалось загадкой для меня. Но так как больших причин не селиться туда я не нашел и, повторюсь, особого выбора у меня не было в тот момент, я переехал туда.

Мне не было суждено дожить до старости, я умер молодым. Мою смерть звали граф Франсуа Мельен, владелец того самого уютного места, в котором я поселился на недолгий срок.

Граф Мельен оказался старичком среднего роста лет семидесяти, довольно дряхлый на вид, но очень шустрый и не такой хрупкий на самом деле, с пышной до плеч шевелюрой пепельно-белых волос и множеством морщин по всему лицу. В противовес виду, его голос и руки не соответствовали годам.

Первая встреча с ним состоялась за несколько дней до окончания срока моего проживания у вдовы. Хельга пригласила его на обед к себе, но тот отказался, сославшись на возраст, и предложил нам самим посетить его в первой половине четверга. В назначенное время я под покровительством госпожи Уинзор и в компании ее служанки и привратника отправились к графу.

Было позднее осеннее утро, стояла не редкая для тех мест чудесная погода. Втроем мы уселись в простую карету госпожи Уинзор, привратник правил, и поехали во владения графа. Ехать предстояло за город часа два. Владения графа Мельена были удалены от порта, но находились на берегу. Обрамленный густой зеленью южных растений дом, скорее больше похожий на дворец, возвышался над деревьями, протягивая пики башен к голубому чистому небу. Дорога к дому петляла вдоль моря, то удаляясь от него, а то почти сближаясь с ним. Соленый запах морской свежести здесь чувствовался особенно сильно. Я уже начал мечтать, что мое новое место бессрочного пребывания в этом прекрасном городке окажется приятным, так оно и было.

За всю дорогу моя спутница не проронила ни слова, она пребывала в непонятной мне волнительной задумчивости, а когда карета остановилась у высоких ворот она словно очнулась и, взглянув в окошко, едва заметно улыбнулась.

–Приехали! – тихо сказала она сама себе.

В этот момент ворота во владения графа бут-то по велению невидимой руки плавно растворились, пропуская карету на территорию. Только проезжая мимо я заметил у ворот худощавого высокого пожилого мужчину, лет пятидесяти пяти. Тот ловко затворил ворота на засов и, вспрыгнув на козлы замедлившей на мгновение ход кареты, исчез из виду.

Дорога к дому была вымощена побелевшим от времени и морской соли камнем и вела сквозь длинную аллею. В тени высоких деревьев, среди свисающих крон карета словно плыла к белокаменному огромному дому. Дорога упиралась в фонтан и обнимая его, обрывалась у широкого крыльца, скрываемого потоком воды, бьющей из фонтана. В центре фонтана располагался гигантский бронзовый цветок, из которого в разные стороны вытекали струи воды.

На широком крыльце, раскрывшем свои объятия подобно радушному хозяину, нас ожидал дряхловатого вида, но ухоженный старичок. По видимому это и был граф. Однако выражение его лица отнюдь не отражало радушия. Он скупо пожал мою руку, когда вдова представила нас друг другу. Что не скажешь по его виду, рукопожатие хоть и было легким, но довольно крепким для старика. Он едва удостоил меня взглядом и просветлел только когда прильнул губами к нежной руке госпожи Уинзор. Та в свою очередь прибывала в некоем не типичном для нее волнении. Если бы я не видел графа до этого момента, то подумал, что они испытывают друг к другу глубокие чувства.