– А что вы предложите сделать с этим или тем предметом или стеной?
С невозможностью вытерпеть подобное, я вернулся к себе в комнату, которую пока еще мог занимать, и не покидал ее до тех пор, пока брат не ушел. Последовавшие полтора часа, после того как брат с архитектором прошли в кабинет, стали для меня пыткой. Я слышал шаги, уверенно мерявшие дом, громкие голоса за стеной, и меня мучали дурные предчувствия. В какой-то момент доносившиеся звуки стали громче и отчетливей. Я понял, что Винченцо привел архитектора наверх, и сейчас они стояли прямо у двери в мою комнату.
– Что вы планируете сделать там? – поинтересовался синьор Гирландайо.
Мое сердце пропустило удар. Я инстинктивно замер, прислушиваясь.
– Там погодя, когда подрастет, будет жить один из моих сыновей, но о ней чуть позже. Человек, который сейчас ее занимает, скоро покинет нас, вот тогда и займемся ей, – ответил брат, намерено скрывая наше родство и подчеркивая нежелание видеть меня в теперь уже только его доме.
Мне стало не по себе. Я понимал, что Винченцо умышленно остановился у моей двери и говорил так четко, что бы я точно смог расслышать каждое слово и понять, что речь идет обо мне и моей комнате. Пульс с бешеной скоростью возобновил свой такт, болезненно отдаваясь в голове. Мне было страшно осознавать его намерения относительно меня, но вместе с тем, пришли раздражение и обида. Мне захотелось ответить ему тем же и остаться в доме насколько это будет возможно, по крайней мере, до конца ремонта. Ведь не выгонит же он меня насильно? По крайней мере, мне хотелось в это верить. Была и другая причина, я был не в состоянии расстаться с домом, да и не знал куда идти, что дальше делать, я все никак не мог примириться со своим положением и начать жить дальше. Мне было страшно и неуютно, но там, за родными стенами было еще страшнее. Я, подобно улитке, настолько врос в этот дом, что, казалось, сами его стены стали частью меня, моей кожей, а все что наполняло его изнутри – наполняло меня.
Наконец, мучительный осмотр закончился, и брат оставил дом в покое. Я наблюдал из окна, как он обсуждает что-то с Гирландайо во внутреннем дворе. Однако, не смотря на странную живость Винченцо в моем присутствии, сейчас он не выглядел довольным. Сдавалось мне, что и ему подобное обсуждение не доставляло удовольствия, а непрерывное жужжание архитектора время от времени проявляло на лице брата признаки раздражения.
Через несколько дней, я уверился в этом. Мой сводный брат оставил сцену казни родных стен для моих глаз, так больше и не появлявшись. Мне одному предстояло пережить еще одну утрату, после смерти отца, – похороны воспоминаний, запечатленных в вещах, наполняющих этот дом.
После появления Винченцо с архитектором, я несколько дней блуждал по комнатам, пытаясь сберечь в памяти дом, каким он был. Каждый уголок его был родным, каждая трещинка знакомой, а запах, витающий в воздухе, всегда наполнял мое сердце спокойствием и умиротворением. Только сейчас умиротворения не было. Воздух прорезало чувство неминуемой потери. По крайней мере, таким я видел его будущее.
Дом был не новым и располагался в самом старом районе города. Здесь жили древние уважаемые семейства, с богатой родословной и огромными состояниями. Дом семьи Моретти – семьи первой супруги отца – к слову, находился всего в трех домах от нашего, на улице, пересекающей улицу Роз перпендикулярно.
Улица Роз, на которой стоял дом, была узкой и вымощенной булыжниками, с затертыми от времени и присыпанными бурой пылью, от чего при движении под ногами поднимались пыльные облака. Обычно здесь было тихо и малолюдно и улица, словно дремала в знойной неге и приятной тени деревьев. Из пышных садов, скрывающихся за массивными каменными заборами, поросшими плющом и идущими вдоль всей ее длины, над улицей нависали гроздья винограда и оливы, ветви акаций и колючие лапы розовых кустов, увитых огромными пунцовыми цветами. Казалось, стены не в состоянии сдержать красочного буйства спрятанной за ними природы и вот-вот лопнут, давая свободу зеленой реке.
Наш сад не отличался от остальных. Изобилие растений, деревьев, разнообразных кустов, кустарников, всяческих культур и трав заполняло все его пространство. Тысячи роз, разбавленные пряными нотками лавровых листьев и сладким запахом цветов акации, наполняли благоуханным дыханием его тенистые уголки и затопленные солнечным зноем лужайки. Плутающие дорожки, выложенные камнем, сквозь который пробивалась трава, переплетаясь, блуждали по саду. В глубине же его, застенчиво прикрываясь ветвями длинноволосой ивы, свесившей свои ветви до самой земли, пряталась белокаменная куполообразная беседка. Неподалеку журчал ручеек, впадающий в искусственно сотворенный небольшой круглый пруд, по берегу поросший вереском и камышом. Здесь, укрывшись в ночной тишине и прохладе под бездонным сверкающим мириадами звезд бархатно-черным небом, мы вели затяжные беседы с отцом. Здесь он рассказывал мне о своих путешествиях и делился самыми сокровенными и волнующими его мыслями. И если сердцем дома я считал кабинет отца, то в этом месте, несомненно, витала его душа.
Этот пруд отец велел выкопать и преподнес вместе с беседкой в качестве подарка моей матери в год, когда назвал ее своей женой. Круглое небольшое зеркало воды, увенчанное беседкой, своего рода, напоминали кольцо, которое дарят невесте, как символ любви и верности. Здесь родители признавались в любви друг другу, давали клятвы и обещания, здесь была запечатлена их вечная любовь. Здесь навсегда останется и часть моего сердца. Как больно было осознавать, что я вскоре этого не увижу.
Я нежно прикоснулся к охлажденной ночным воздухом колонне. Больше всего я любил бывать здесь после заката, когда небо озаряла луна, и весь дом и все вокруг погружалось в глубокий спокойный сон. Серебристая гладь воды, едва ерошимая легким ветерком, отражала игривые блики на колоннах, перилах и куполе этого места. В эти моменты оно казалось мне таким романтичным.
Мое сердце забилось быстрее: "Какова вероятность того, что мой брат пощадит это место? Вдруг он удовлетворится домом, а сад не тронет?"
То, что это место было создано для моей мамы родители скрывали, и знали об этом всего несколько человек. Винченцо не входил в их число. То есть, он знал, что родители любят здесь проводить время, но не то, что это подарок моей матери. По крайней мере, я так думал, надеялся на это, иначе бы он начал не с кабинета, а отсюда.
Я крепко вцепился в колонну, обвив ее руками: "Нельзя допустить! Я не смогу пережить этого! Пусть я покину дом, пусть уйду, но как смогу жить с мыслью о том, что у любви моих родителей нет могилы? У всего есть могила! Я не допущу! Он не должен узнать!" – мысленно я поклялся, что сделаю все, но сохраню это место, хоть и не был уверен в том, что удастся сдержать обещание, однако не попытаться я не мог.
С тяжестью в сердце, но решительностью в душе я лег в ту ночь спать, а утром продолжил прощание с домом. В сад я старался больше не выходить.
Меня подогревала мысль: "Если Винченцо будет думать, что мне дорог только дом, есть шанс, что он не тронет сад."
Упросить его оставить все, как есть, я даже не надеялся.
Словно читая молитву в ожидании утраты, я бродил по дому, мысленно готовясь к расставанию с родным гнездом. Каждое прикосновение к нему пробуждало во мне теплые и грустные одновременно воспоминания о людях, о событиях, о пережитом в его стенах. Покинуть дом было сродни прыжку с высокого дерева, когда матери-птицы учат своих птенцов летать, только вот не мамины ласковые руки заставляли меня прыгнуть, а залезший поживиться оставленными без присмотра яйцами хорек. Наверно, к такому просто невозможно подготовится. Так и я не мог расстаться со знакомыми с детства стенами.
Дом представлял собой прямоугольное трехуровневое здание, построенное в античном стиле начала XV века с полукруглыми арками и ордерами , отделанное светлым камнем, с замкнутым квадратным внутренним двором и черепичной крышей с небольшим уклоном и сильно выдающимся вперед карнизом. Окна первого этажа прикрывали решетки, так как дом хранил в себе множество дорогих и старинных вещей. Изнутри же он был довольно прост. Прямоугольные комнаты, идущие цепочкой вдоль основного фасада, на нижнем уровне имели более высокие потолки, нежели на верхних этажах. Нижние помещения и комнаты перекрывались сомкнутыми, напоминающими монастырские, сводами , которые в столовой, гостиной, а также парадной зале, предназначенной для больших приемов, украшали росписи и орнамент из гипса. Высокие стены покрывали дубовые филенчатые панели, а в парадной зале и столовой фрески с мотивами виноградной лозы. В гостиной на стенах было развешано множество картин с изображением предков Алигьери, а также имелся огромный гербовый гобелен с орнаментальным обрамлением.
