И, пока все это происходило, он понимал, что сабернийские часы в одном из трапезных залов его дома вовсе не стоят на месте. Он понимал, что тяжелые стрелки наверняка движутся, понимал, что ему пора вставать и ехать с визитом в проклятый всеми известными Богами Хальвет, что, пока он спит — хотя можно ли назвать это сном? — неясно, в порядке ли его Говард, и его Альберт, и его Эли, и Нори, и Милеста. Кажется, он даже звал их по их именам и это к чему-то приводило; кто-то подолгу сидел рядом, держа в своих грубоватых — или наоборот, весьма нежных, — ладонях его обмякшую ладонь, кто-то отводил с его мокрого лба черные волосы и бормотал, что если он так и не очнется, Драконий лес будет обречен.

Я знаю, неуверенно шептал он. Я знаю, клянусь, и я не позволю этому случиться. Но мне сейчас невыносимо плохо, я посплю еще несколько минут, соберусь и пойду решать все необходимые вопросы, ладно?

Кто-то отвечал, что все нормально, не о чем волноваться, не надо себя корить. Он стремился увидеть этого кого-то, но, стоило векам поддаться и едва обнажить неуловимо потемневшие серые глаза, как горло словно чьи-то сильные пальцы перехватили — и, крепко стиснув, ничего не оставили от выдоха.

Тот, кто коротал свое время у постели юноши, был золотисто-рыжим. На его плечах темно-зеленая военная форма болталась, как мешок.

— Этого… не может быть, — выдавил Уильям. — Эс говорил, что…

— Я умер, — холодно отозвался Кьян. — Ты меня убил.

По спине юноши ручьями бежал пот.

— Я не собирался, — давясь кашлем, оправдывался он. — Я надеялся, что вы уплывете. Что вы посмотрите на свою родную землю и уплывете, и что у вас получится найти себе новый дом. Я надеялся, что какой-нибудь из архипелагов… что какой-нибудь из них подойдет, что вы доберетесь, что вы обязательно выйдете на берег. Слышите меня? Я вовсе не собирался…

Рыжий наклонился, и его лицо исказила горечь.

— Вот как? Что ж, спасибо тебе, мальчик. Приятно осознавать, что меня убили нечаянно, не специально. Что я — вроде сломанной игрушки, из моей спины выбили хребет, удивленно уставились на его обломки и побежали рыдать в юбку любимой матери. Что я, даже после моей борьбы с Язу, даже после моей борьбы с, как выяснилось, подземной огненной рекой — всего лишь кукла, и мной забавляется милый ребенок, не сумевший правильно оценить свои силы.

Кьян смотрел на него разочарованно. Хуже, чем, бывало, смотрела не родная мать и отец, кошмарно занятый очередным внеплановым обедом.

Уильям сглотнул.

— А люди в Шаксе, — шепотом сказал он, — сотни людей, господин и госпожа Ланге, простые учителя в тамошней Академии, рыцари, дети, женщины… они тоже, по-твоему, игрушки? Они тоже игрушки с выбитым из-под кожи хребтом? Только, — он ощущал, как заполошно, как испуганно катится по венам обезумевшая, обозленная кровь, подгоняемая глухими ритмичными ударами, — этот хребет выбил уже не я. Это были вы, господин Кьян, вы и ваши воины. Я не добил вас на берегу Этвизы, но вы отказались от моей пощады, вы заявили, что она вам без надобности. Так почему возмущаетесь теперь? Вы же просили, чтобы я довел дело до конца. И я довел. Будьте, — его перекосило усмешкой, — благодарны.

Кьян усмехнулся тоже.

— «Вы попросили», — процитировал он. — «Но, к сожалению, сами себя не услышали». Не притворяйся тем, кем ты не являешься, мальчик. У тебя не было таких намерений. Ты не предполагал, что я погибну. Рассказать тебе, как это случилось?

Юноша промолчал.

— Лодка, — продолжил его собеседник, — все-таки донесла меня до бывшей границы. Тебе интересно, почему бывшей? Потому что моя родина ушла под воду. Понятия не имею, какого черта это понадобилось подземной огненной реке, может, она устала и хотела хоть немного остыть, но над уровнем Сумеречного Моря не осталось ничего, кроме зубьев наших береговых скал и храмовых шпилей. Я был — высоко над воинским фортом, над его крышами и его казармами. Я был — высоко над выжженными полями и трактами, высоко над улицами и парками, высоко… над своими близкими. Если вообразить, — Кьян все никак не отворачивался, и Уильяму было неуютно под его пронизывающим взглядом, — то для них я был всего лишь тенью в утренних небесах. Брюхом проползающего мимо облака. Но…

Он осекся и отвернулся, и под его сжатыми в тонкую линию губами образовалась упрямая уставшая тень.

— Ее, наверное, хотели спасти, — он говорил тихо и буднично, как если бы у него спросили, какая, по его мнению, завтра будет погода. — Хотя бы ее. Хотя бы так. Но, едва огненная река утихла и снова ушла в подземные тоннели, как она вернулась. Там была… знаешь, обугленная лодка, маленькая и гораздо более хрупкая, чем моя. В уключинах — брошенные весла…

Помедлив, Уильям закрыл уши ладонями. И стиснул свою голову так, словно в результате она должна была треснуть — но ему повезло, и Кьян исчез, а вслед за ним исчезла и замковая спальня.

С минуту было темно. А потом за окном ударила в узкое тело громоотвода хищная розоватая молния.

Он стоял, тяжело опираясь на каменную стену у двери. И ему было так паршиво, как не было, наверное, ни разу в жизни.

Нет ничего хуже, чем постоянно терять кого-то. Просыпаться, будучи в курсе, что в галерее больше не будет изучать картины Его Величество, постаревший и позволивший народу хайли понять, что он совсем не бессмертен. Идти по ступеням винтовой лестницы башни Мила, будучи в курсе, что по ним больше не будет бежать навстречу маленькая глухая девочка, вечно вооруженная свитком пергамента, чернилами и пером — чтобы хотя бы с их помощью с кем-то разговаривать. Возвращаться к молодому отцу — внешне ему никак не дашь больше тридцати — и пожилой поседевшей матери, к матери, чье лицо покрыто затейливой сетью глубоких морщин. Оказываясь в тесной кухоньке, стараться не думать о брате и о походе в горную крепость, где его разорвали на куски.

Эли вышла уставшая, но спокойная. Аккуратно закрыла за собой дверь, заметила высокий силуэт генерала и коротко ему поклонилась, как того требовал этикет.

— Альберт, — мягко произнесла она. — Добрый вечер.

— Эли, — он поклонился тоже. — Привет.

Над их головами колебался факел. Теплый оранжевый огонек.

Альберт вежливо отобрал у девушки неизменный поднос, на котором лежала испачканная сиропом чайная ложка и поблескивала краями полная миска бульона.

— Ему хоть немного лучше?

Эли повела плечами:

— Я бы многое отдала, чтобы так думать, но… по-моему, нет. Он все еще бредит, жар не спадает, лекари виновато на меня косятся. Все, что они могут сказать — это, — она явно передразнивала чей-то растерянный тон, — не обычная болезнь. И еще они предлагают послать кого-нибудь за магами типа господина Тхея, но я не думаю, что эта мысль… м-м-м… безопасна. А у тебя как дела? Позавчера до нас дошли твои новости.

— А сегодня до вас дошел я сам, — Альберт усмехнулся. — Дела мерзко, Эли. Талайна атаковала наши западные посты. Пятеро погибших, двое раненых. Это не шутка и тем более не ошибка. Госпожа Дитвел намерена с нами воевать.

— И ты чем-то расстроен?

Он посмотрел на девушку мрачно.

— Мой король погиб ради мира.

— Твой король, — неожиданно зло начала Эли, но осеклась и продолжила куда тише: — Наш король… погиб ради мальчика, оставленного госпожой Элизабет в Лайвере. Вряд ли его так уж беспокоила наша нелюбовь к самозваным хозяевам Альдамаса. Но теперь этот мальчик здесь, в Драконьем лесу. А Лайвер мечтает о его смерти. По-твоему, у нас есть хотя бы какой-то выбор? Ты предлагаешь забыть об этих пятерых погибших? Отмахнуться от них, мол, вы тоже станете жертвой того же типа, что и господин Тельбарт? Ну уж нет. Если ты не отвесишь Талайне щелчок по носу, этим займусь я. Ты ведь ни с кем не путаешь меня и помнишь, кто, — она гордо выпрямилась, — сейчас шагает бок о бок с тобой по замку?

Девушка опасалась, что он обидится или рассердится, но он сосредоточенно произнес:

— Госпожа Эли, мой предшественник, бывший генерал. Ключевое слово — бывший.