Город был грязно-серым, пахло корыстью и предательством, веяло отовсюду угрозой, каждый уголок его шептал «я твоя беда». Даже снежинки, падающие на рукав, намекали не о свободе, а предупреждали, что всё не вечно, что всё временно, напоминали о клетке…

Лишь мороз, не слабый и не жестокий, был мне другом в это вроде солнечное утро. Он был моим спутником, поддерживающим и отрезвляющим, не давал мне расслабиться, быть начеку, не поддаться влиянию окружающей жизни, которая так и хочет представиться красивой, радужной, кричащей вовсю, «что она прекрасна». Хотя бы тогда, когда на тебя, мило улыбаясь, бросает взгляд неотразимая девушка, проходящая мимо, – враньё, тут же, словно гвоздём вбитая, вонзается мысль. Её кокетливый смех я слышал и почему-то обернулся, чтобы посмотреть ей вслед. Когда-то…, наверное, в прошлом, я бы сказал, что эта крашеная блондинка с короткой причёской без головного убора, с широкой улыбкой и своею молодостью, оставила бы во мне след, словно на влажном песке. Может, я думал о ней. Может, потом бы даже догнал. Но зачем? Время или ситуация решили бы за меня, я бы поддался, отдался случаю. Сейчас же нет, надо идти, уходить подальше от этого места, места встречи с ней…

Я шёл, поправляя поднятый воротник старого серого пальто, уши мёрзли – это мой старший друг мороз хлестал меня по щекам, говоря, не верь, и здесь тебя ждёт обман, и тут тебя обидят… а я… а я в душе плакал, глядя то на образ девушки-блондинки в памяти, то на образ жены, сказавшей в реалии при встрече лишь короткое: «Ты?..» Немая сцена, разорванная уже моим изумлением и её неловкостью при возникновении ребёнка, не нашей девочки, а двухлетнего мальчика. Моя радость, подгоняемая желанием свидеться, треснула так, что осколки не хотелось собирать. За чаем она оправдывалась, напиток казался то ли безвкусным, то ли горьким, ибо душа моя хирела. Вроде я слушал, а вроде бы и нет, потому что не слышал. Мои ответы, что скупо слетали с губ на её вопросы, были не те, о чём хотелось бы рассказать. Я отвечал неправдивостью, неточностью, лишь бы что-то выговорить. Жена стала чужой. Жена стала не моей. Теперь у неё была другая, своя жизнь. Другой муж, их ребёнок. Я в её книге жизни стал неуместным, лишним, как листок с чужой книги, тем, кто может её испортить, подтолкнуть к изменению устоявшихся рамок. Слова острым ножом резали не только слух, а всё моё существо: «Надеюсь, ты меня поймёшь… Тебя не стало… Мне с дочерью надо было продолжать жить… Ей нужен был отец… А мне… Не суди меня… Ты бы на моём месте так же поступил… Не уходи… Подожди, увидишь повзрослевшую дочь… Познакомишься и с мужем…».

Я не мог долго оставаться уже у бывшей жены. Меня распирало, словно надуваемый мыльный пузырь. Помню свою фразу: «Прости, что вновь ворвался в твою жизнь. Обещаю, я не буду вам мешать».

– Что мне сказать нашей дочери? – спросила напоследок она.

– Пока ничего и никому.

У меня не было денег, у меня не было крова, у меня не было ничего, если только будущее, а не как у других – надежда, в неё я уже не верил, ибо есть в этом несправедливом мире только две стороны медали: причина и следствие, которые только от тебя зависят. Ну и, конечно, пересечение твоей нити судьбы с чей-либо.

В подъезде холодном, несколькими этажами ниже, я, прижавшись спиной к стене, сидя на корточках и склонив голову к коленям, тихо, больно и безнадёжно плакал.

По голове поглаживая тусклый жёлтый свет, будто жалеючи меня, всё время норовя заглянуть в глаза, мол, не стоит, не стоит сдаваться, каждому своё… А холодные стены и атмосфера лестничной клетки говорили об ином: «ты один… ты никому не нужен, даже нам». И тогда я вскочил и побежал… На улице, как всегда, меня ждал мой верный спутник-мороз.

Захотелось напиться, аж так, чтобы потеряться, забыться, пусть даже на время, начихать, просто хочу!

Ну где же взять, если в кармане ни гроша?

***

Мёрзло и темнело.

Улицы, одна за другой, сменяются, фонари провожают мою сутулившуюся спину. Я, словно скитающаяся бездомная собака, рыщу в поисках, не зная чего, весь в мыслях, погружённый в своё. Нет, я и есть собака! Оставшаяся без хозяина, без любви и ласки.

Мороз меня привёл к другу, вернее, он был им в прошлой жизни. А кто он сейчас, даже не знаю. Лишь встреча всё прояснит.

Открыла дверь его жена, это я понял потом. Позвала его только после убедительной просьбы, глядя на меня, как на бомжа. Может, оно и так, ведь я уже им стал и выглядел таковым. Он, конечно, узнал меня. Его лицо вначале было удивлённым, оно-то и понятно, для всех них я умер, пропал без вести. В итоге он был рад меня увидеть. Горячий суп, литровая водка с солёными огурцами на столе. Череда расспросов. Добрый приём не только с его стороны, но и с его понимающей жены. И тот факт, что эту ночь я проведу у него. Стаканчик за стаканчиком водки и душевная исповедь. Общение, которого мне не хватало так долго и понимание того, что тебе искренне рады, что ты не одинок, пусть даже в эти минуты…

Одиночество – понятие растяжимое, неоднозначное. Там, в темноте и сырости, где я провёл не одну сотню тяжёлых дней и ночей, я был одинок. Но горящая мысль о жене и дочери рассеивала окружающее одиночество и пустоту не только наружную, но и внутреннюю. Воспоминания и грёзы согревали в холодные ночи меня, мой сон. Заряжали бодрствованием перед началом нового кошмара, когда поднимается солнце на востоке.

Неужели я жил для того, чтобы умереть? Чтобы умереть морально в этом большом городе, куда вернулся?

Порою водка и вправду становится лекарством, бальзамом для души. Главное, в ней потом не утонуть. Не захлебнуться.

Гитара, старая подруга, звучит, а я ведь, что странно, ещё не разучился играть! Только вот мелодии и слова слышатся грустные, словно горюет она, шестиструнная, вместо меня.

Ещё в то время, между настоящим и прошлым, в то время, называемое мною мглою, я ложился спать с девизом: «Завтра не наступит никогда». А когда у меня была замечательная семья, до того страшного отрезка, девиз был иной: «Живи сегодняшним днём, но думай о завтрашнем». А сегодня я думаю иначе, именно: «Сегодня не закончится никогда».

Вы думаете, я осуществил задуманное? Напился и забылся? К сожалению, это не так, хотя спиртного в моём желудке уже не было несколько лет. И признаться вам честно, ненавижу я водку, а сегодня полюбил. Пил, пил и не пьянел, как хотелось бы. Вот зараза! Лишь понимал, ощущал её действие, действие не в полную силу. В нормальной обстановке меня давно бы уже вырубило. А тут…

Мой друг, уже пьяный, храпел. Я тоже пытался уснуть, ждал головокружение, чтобы меня унесло вертолётом в забытье. Но я был трезв! И тут мне не везёт!!! А ночь ведь длинная, пусть даже и в тёплой постели. Снова, словно шмели, мысли будут не давать покоя.

Тишина.

Устав от жужжания назойливых мыслей, я не стерпел, немо заорал, схватившись руками за виски, сжавшись в положении лёжа, в той позе, будто качаю пресс и на поднятии корпуса замер в невыносимой, необъяснимой боли.

Ночь далась тяжёлой. И лишь к утру я потерялся, весь запас спиртного к тому времени иссяк.

Меня разбудил мой кошмарный сон, в котором я пуще испугался мысли и ощущения, неужели я вновь туда вернулся, снова в этот ужас? И прозвучавшие слова, после выливания сверху на меня холодной воды из ведра, прежде чем я в поту вскочил в постели: «Вставай, сюка! Работать надо, вонючий, маловой-ит».

Маловой-ит было моё прозвище, там… в рабстве, понимаемое как «рыжий пёс», давшееся не только из-за моих светлых волос, но как животному, участь у которого одна – служить, пока не сдохнешь.

Да, я побывал в страшном положении, да, я был рабом, что немыслимо и ужасающе представить в наше современное время!!! Рабом бы и оставался, если бы не случай. В несвободе нас было много, кто-то больше сроком, чем я – уже семь лет до меня, кто-то попадал позднее, в место, называемое меж нами, рабами, «овчарней». Время шло, кто-то умирал от физического уничтожения, кто-то из-за вгрызшихся болезней, а кто-то исчезал, ибо их перепродавали и обменивали.