Между прочим, положа руку на сердце, надо было признать: в этом не было бы ничего удивительного! Она, в конце концов, тоже живой человек! Ей уже больше двадцати лет, а дальше поцелуев у них никогда ничего не продвигалось. Рон почему-то не настаивал на более тесном общении. Да что там настаивал, он просто начисто игнорировал все ее весьма недвусмысленные намеки и провокации! Когда же ее терпение исчерпалось окончательно и она, отбросив стыдливость, в лоб поинтересовалась о причинах его загадочного поведения, он почему-то испугался и стал мямлить что-то о моральных устоях и первой брачной ночи. Как будто был не молодым парнем, а старой девой викторианской эпохи. Нет, все это было очень красиво, конечно, и романтично. Но глупо. И странно. Делать было нечего, не насиловать же его, в конце концов, вот и ходили они за ручку и целовались. Почти два года, между прочим! Несколько раз ее посещали смутные мысли: попросту бросить чересчур правильного жениха, но всякий раз Рон как будто угадывал ее настроение и устраивал романтический ужин или маленькую поездку, или дарил цветы. Словом, становился таким милым и застенчивым, что разорвать отношения казалось просто немыслимым. В Гермионе волшебным образом появлялась стойкая уверенность, что только он может стать ее супругом, и больше никто. Она вздыхала, и все возвращалось на круги своя. Благо особенно зацикливаться на сексе, а вернее, на полном его отсутствии, мешала учеба в Академии.
Так неужели она все таки решилась и изменила Рону?! Чем иным можно было объяснить ее пробуждение в чужой постели с мужскими тапочками на коврике и рогами на подушке в придачу?! Правда, рога — вещь весьма спорная и даже противоречивая, ведь о том, что они реально вырастали у обманутых супругов, ей слышать не приходилось, но затуманенный мозг ни с чем другим их связать не смог. Много позже она и самой себе не могла объяснить: почему ей это вообще пришло в голову, но на тот момент другой идеи просто не возникало.
Вот только странно, она никак не могла вспомнить, когда же успела согрешить? Может быть, накануне? Нет. Девичник, за день до свадьбы, прошел более чем благопристойно, его-то она хорошо запомнила. Как и будущую свекровь, присутствовавшую на нем и не спускавшую с нее ястребиных глаз. Все остальные тоже смотрели на Гермиону с явным сомнением в ее умственных способностях: это же надо быть такой дурой, чтобы позвать на подобное мероприятие маму будущего супруга! Как будто невесту вообще кто-то спрашивал! Отвязаться от Молли Уизли было невозможно. Разве что обездвижив ее, но на это Гермиона не смогла решиться. Пока.
Она постаралась хоть что-нибудь вспомнить и даже закрыла для этой цели глаза. Но голова решительно отказывалась соображать. Только где то на задворках памяти мелькал смутный образ высокого мужчины с черными глазами. Видение весело подмигнуло ей и пропало. Ему на смену появился Рон Уизли, не только с черными рогами, но и белым пушистым хвостиком, задорно выглядывающем из-под задравшейся мантии. Звонко заржав, он исчез в глубинах ее затуманенного похмельем сознания.
“Нет, так и рехнуться можно, в конце концов. И вообще, сколько не сиди, а вставать все равно придется. Мерлин, как пить хочется!”
С этой практичной мыслью она решительно отогнала видения, опустила ноги на пол и, прихрамывая, доплелась до своего платья. Да уж. Белоснежный наряд невесты пребывал в весьма плачевном состоянии: наполовину оборванные кружева на подоле, пятна сажи и большое желтое пятно прямо на лифе. Гермиона принюхалась: виски. Желудок мучительно сжался, и она поспешила отбросить тряпку, бывшую когда-то символом ее чистоты и невинности, подальше от себя. От одной мысли надеть его ее всю передернуло. И дело даже было не в его плачевном состоянии, все-таки, очистить платье не составило бы труда, бытовые чары не ее конек, но ничего сложного. Вот только само платье и все связанное с ним вызывало стойкое отвращение. С этим еще предстояло разобраться. А сейчас надо было найти хотя бы свою волшебную палочку. И трансфигурировать себе что-то более-менее пристойное. В любой момент мог вернуться хозяин роскошных апартаментов, и показываться ему в тонкой сорочке было просто неприличным. Вот только куда эта палочка подевалась?! Ни на стуле, ни в постели, ни на полу ее не было. В очередной раз заглянув под кровать, Гермиона вытащила оттуда злополучные тапочки и, поколебавшись, надела их. Камин давно прогорел, и в спальне было достаточно свежо. А ее собственные туфли, найденные в процессе поисков, оказались абсолютно непригодными для ношения: на одном почти оторвался каблук, а на втором — совершенно стоптан задник. Убедившись, что в комнате палочки нет, Гермиона закуталась в покрывало, сорванное с кресла, и пошла к выходу.
Тишина. Осторожно выглянув, она обнаружила, что за дверью спальни находился кабинет. Весьма странный кабинет, надо сказать. Массивный письменный стол, несколько шкафов красного дерева, глубокие кресла: все основательное, строгое, располагающее к работе. И на фоне этого: легчайшие занавески из тонкого кружева, обрамляющие окна, совершенно неуместная скатерть на письменном столе из того же материала, спадающая до самого пола. И в довершении всего этого великолепия абажур с длинными кистями под потолком. В самом углу, возле гигантского мраморного камина, тоже зачем-то укрытого кружевной занавеской, стояла целая груда подарочных упаковок. Большинство были уже открыты и педантично разделены на две неравные кучки. Но около десятка ярких коробок еще ждали своей очереди.
“Здесь живёт, должно быть, очень пожилая и очень добрая леди. Чуть-чуть не от мира сего”, — решила про себя Гермиона, глядя на кружевную роскошь. Эта мысль ее несколько успокоила, и она уверенно сделала шаг от двери. И тут же растянулась на полу, споткнувшись об открытую коробку, стоявшую чуть в стороне от остальных.
Дальнейшие события происходили с молниеносной быстротой: в коробке что-то звякнуло, и в следующую секунду оттуда выползли целые полчища каких-то черных букашек с булавочную головку величиной. Насекомые дружной толпой бросились на лежащую ничком Гермиону и стали стремительно пожирать тонкую сорочку, составлявшую основную часть ее скудного гардероба, и покрывало, прихваченное из спальни. Она хотела заорать, но горло сдавило от ужаса, и оттуда вырвался только сдавленный писк. В панике Гермиона стала бить по себе руками, пытаясь сбросить назойливых букашек. Неловко повернувшись в пылу сражения, она случайно задела ногой ещё одну коробку. С лёгким хлопком оттуда поднялся искрящийся смерч и понёсся по комнате. В самом центре он остановился и беззвучно взорвался с ослепительной вспышкой, на минуту лишившей Гермиону зрения. Когда же тьма в ее глазах наконец рассеялась, она обнаружила, что лежит совершенно голая, если не считать крохотных стрингов — букашкам, слава богу, не пришлась по вкусу маггловская синтетика, — посреди чужого кабинета. Сжавшись в комок, Гермиона стала лихорадочно обшаривать глазами помещение в поисках чего-нибудь более плотного, чем кружевная скатерть. И только тут заметила большое кресло в противоположном от нее углу. В нем, откинув голову на спинку, крепко спал директор Хогвартса Северус Снейп…
Быстро вскочив на ноги, Гермиона попыталась вернуться в спальню, но не тут-то было: дверь оказалась запертой и никак не поддавалась. В отчаянии Гермиона молниеносно нырнула под письменный стол и затаилась за массивной ножкой, полускрытая тонким кружевом скатерти. Положение было воистину катастрофическим. Из своего укрытия она с ужасом заметила, как сожравшие ее наряд насекомые дружным строем направились в сторону кресла, в котором сладко спал ничего не подозревающий Снейп. Первым мыслью отважной Гермионы было немедленно разбудить директора, чтобы оградить его от печальной участи, постигшей ее, но, оглядев себя критическим взглядом, она отбросила этот благородный порыв и стала наблюдать за развитием событий сквозь затейливый рисунок скатерти.
Тем временем букашки достигли намеченной цели. Разделившись на три равные группы, они заползли на черные брюки директора и подол его мантии. Медленно плотное сукно стало буквально таять в воздухе. Сначала явились свету серые носки, затем обнажились щиколотки, обросшие редкими черными волосками, за ними трогательные острые колени. Щеки Гермионы запылали от смущения, но она не могла отвести глаз от голых ног Снейпа. Надо сказать, что вышеупомянутые конечности оказались ровными, хоть и довольно худыми и в целом производили довольно приятное впечатление. Когда брюки превратились в весьма легкомысленные шортики, из-под которых виднелся край красных в горошек трусов, Снейп наконец проснулся.
