При отступлении нам пришлось отказаться от тяжело нагруженных мулов, которые несли наши палатки и провизию. Мы сумели сохранить небольшое количество вьючных лошадей только за счет того, что быстро перерезали ремни седельных мешков. Среди них были и мои лошади, и я испытал облегчение, когда увидел, что надежные Снокк и Снебб смогли не только спастись сами, но и выполнили свой долг; обоим удалось отделаться синяками и царапинами, рваными туниками и грязью на лицах.

— Мы продолжим наш рейд, — сказал я, приходя в отчаяние. — Добудем себе провиант в валлийских деревнях. Как только люди отдохнут и насытятся, мы сможем атаковать Бледдина снова. У нас осталась большая часть копейщиков, они все годятся для сражения.

Я оглянулся, пытаясь воодушевить баронов и найти сочувствие в глазах тех, кто не так давно поддержал меня в замке. Напрасно. Они молча и отстраненно смотрели на меня, сложив руки на груди. Многие начали уходить, отворачиваясь от меня то ли в смущении, то ли с отвращением, я не мог разобрать. Я уже чувствовал, что дело мое проиграно, но почему-то не мог остановиться.

— Да, — повторил я, возвысив голос, — Мы можем выступить еще раз, противник не ожидает, что мы еще раз атакуем его на его же земле.

Я замолчал только когда увидел, что Роберт качает головой, словно в предупреждение. Они победили, я отступил. Впервые после битвы я чувствовал полное опустошение, руки налились свинцовой тяжестью, в груди образовалась сосущая пустота.

— Возвращайтесь к своим людям, — обратился Волк к баронам. — Ешьте, что найдете, постарайтесь отдохнуть. Через час мы выступаем.

Я шел назад, когда валлийский капеллан, невысокий человек по имени Ионафал, заметил меня и позвал туда, где сидели его соотечественники. Священник только что закончил исповедовать Маредита и дал ему причастие Святых Даров из сумки, что носил под мантией. Его господин недолго задержится в этой жизни, сказал он мне, если я хочу поговорить с ним, то сейчас последняя возможность.

В суматохе нашего бегства из боя и за всем, что случилось позднее, я совсем забыл о нем. Когда я подошел к нему, он был бледен, как снег, казалось вся кровь отхлынула от его лица. Он не мог унять дрожи, хотя день был далеко не холодный. Его люди сняли свои плащи, плотно укутав его в меха. Маредит был моим ровесником, но сейчас выглядел гораздо старше.

— Танкред, — сказал он, увидев меня.

Его голос звучал не громче шепота, он едва мог держать глаза открытыми, но, по крайней мере, узнал меня. Теперь, когда я сидел рядом с ним, слова покинули меня.

— Вы хорошо сражались, — сказал я. — Ты и твой брат.

— Недостаточно хорошо, — сказал он, и ему удалось даже улыбнуться, хотя улыбка быстро сменилась слезами в глазах. — Если бы хорошо, то Итель был бы жив, узурпаторы лежали мертвыми, а мы праздновали бы победу.

Я с волнением взял его за руку. Его ладонь была влажной от пота и горячей от лихорадки.

— Ты был верным союзником, Танкред, и я благодарю тебя.

Его лицо исказилось от боли, и он закашлялся: сухой, отрывистый звук, который говорил, что его время приходит.

— Отдыхай, — сказал я ему. — Береги силы.

Его вассалы толпились вокруг, и я прошел сквозь их ряды. Лучше Маредиту провести свои последние мгновения с ними: с людьми, которые были рядом с принцами все эти годы, с их верными спутниками, которые предпочли следовать за ними в изгнание, но не согнуть колени перед захватчиками. Кроме того, я видел слишком много смертей в этот день, и не желал наблюдать их больше. Насколько я помнил, только при Гастингсе мы понесли столь тяжкие потери.

Я не долго знал валлийских братьев, но пришел к мнению, что успел сродниться с ними. Да, они были амбициозны и упрямы, и как люди высокого происхождения часто высказывали свои мысли с откровенной прямотой. Но даже за эти качества я научился уважать их не меньше, чем за бесстрашие и воинскую доблесть, потому что узнавал те же черты в себе.

Вот почему, когда в конце концов пришли новости, что Маредит скончался, холод проник в мое тело, просочился до мозга костей и охватил всю мою душу. Ибо я знал, что то же самое легко могло случиться со мной.

Несмотря на сложную местность, ехали мы быстро. Хоть граф Гуго и назвал наших людей слишком усталыми и голодными для сражения, гнал он их почти без остановок.

В тот день мы несколько раз замечали отряды вражеских всадников, преследующих наш арьергард, хотя они редко подходили ближе, чем на пару миль. Волк с Робертом отправляли конных рыцарей преследовать их в надежде, что тем удастся убить или захватить нескольких, но это нам ни разу не удалось. Враг был слишком быстр и либо исчезал под кровлей густого леса, либо, оказавшись на открытой местности, раскалывался на мелкие группы и рассыпался в разных направлениях, так что наши люди уже не могли гнаться за ними. Ни один из этих отрядов не имел намерения сойтись с нами в открытом бою. Их задачей было держать нас в постоянном напряжении и не давать разжиться провиантом; они преуспели в обоих целях. Так что раз за разом наши охотники возвращались с пустыми руками.

За все время отступления Волк не сказал мне ни слова. Впрочем, он вообще мало говорил, все свое время проводя в авангарде армии и целеустремленно задавая темп. Его лицо, когда он позволял его увидеть, было искажено от ярости. Я не сомневался: он размышлял о том, что скажет, когда мы достигнем Шрусбери. Потому что именно он должен был изложить историю нашего поражения ФитцОсборну, и я не завидовал этой его миссии.

Тьма еще царствовала над землей, когда мы въехали в городские ворота на следующее утро. Мы шли всю ночь, несмотря на то, что многие были близки к истощению и, полумертвые, продолжали идти вперед только под воздействием проклятий и угроз своих лордов. Посланники были отправлены вперед с вестью к ФитцОсборну, но он не встречал нас у городской стены, а, как нам сообщили, ждал в своих покоях в замке. Волка и Роберта почти сразу вызвали к нему, но не было ни слова, желает ли он видеть меня тоже.

— Не сомневаюсь, что скоро он захочет услышать и тебя, — сказал Роберт, — но сейчас тебе лучше подождать и постараться отдохнуть. Один Бог знает, как мы все в этом нуждаемся.

— Вы хотите, чтобы я молчал, в то время как Волк будет обвинять меня во всем случившемся?

— Конечно, графу Гуго разрешат изложить свою версию истории, но я знаю ФитцОсборна лучше, чем большинство людей; он обязательно выслушает тебя. Он поймет, что это не твоя вина. Ты не мог знать, что валлийцы устроили засаду.

— Волк смотрит на дело иначе, — кисло заметил я. — Он высокомерный и испорченный юнец, который заботится только о себе. Единственная причина, по которой ему позволяют говорить, это его богатая семья.

Роберт устремил на меня строгий взгляд.

— Я понимаю, что ты злишься, — сказал он. — Ни один из нас не желал такого исхода. Но ты ничего не выиграешь, заимев себе такого врага, как Гуго.

— Я злюсь, потому что вчера было убито много людей, — процедил я сквозь стиснутые зубы. — Среди них один из рыцарей моего Дома и Итель с Маредитом. Они были хорошими воинами и не заслуживали смерти.

С этим я отвернулся и пошел прочь. Нам больше нечего было обсуждать. Я вообще не хотел ни с кем говорить. Мне нужно было время, чтобы побыть наедине с собой, собраться с мыслями и решить, что я хочу сказать ФитцОсборну, когда он пошлет за мной.

Мне удалось отдохнуть, хоть и недолго, потому что до рассвета оставалось всего несколько часов. На рассвете я поднялся на холм, чтобы посмотреть через лагерь на запад, где дальние холмы начинали сиять золотом, как только первые лучи солнца падали на их склоны. Где-то среди них затаились Бледдин и Эдрик; вскоре они выступят в поход, и один Бог знает, что случится тогда со всеми нами.

Я все еще сидел там, погруженный в свои мысли, когда меня нашла Беатрис. Они приехала без сопровождающих, с одной только девочкой Папией, которая ждала с лошадью невдалеке.