Весь день Квентин провёл дома, в трудах. Уроки проходили в кабинете мистера Чизмана, откуда открывался прекрасный вид на калитку и широкую подъездную дорожку к парадному входу. Изгородь пятнистого лавра скрывала дом викария от любопытных глаз. Хотя из-за него в кабинете было очень темно. А тяжёлые занавески до пола делали его ещё темнее. Письменный стол мистера Чизмана стоял глубоко в тени. Квентин сразу смекнул, что изнутри викарию видно всё, что происходит во дворе, а снаружи его почти незаметно.

У викария была масса посетителей, поэтому миссис Чизман то и дело сновала взад-вперёд по изношенному ковру коридора, чтобы открыть дверь. Иногда мистер Чизман вскакивал до того, как она успевала добраться до двери, высовывался из кабинета и говорил: «Скажи, что меня нельзя беспокоить. У нас урок латыни». Он всегда говорил «урок латыни», даже если они занимались историей или математикой. Квентин решил, что «урок латыни» звучит намного внушительнее, чем другие предметы, такое занятие просто невозможно прервать. Парадная дверь открывалась и закрывалась, а потом миссис Чизман говорила: «Всё в порядке, дорогой!» Но некоторые посетители настаивали, что подождут, пока урок латыни не закончится.

Сейчас они занимались географией. Или, правильнее будет сказать, Квентин мучился с географией, а на другой стороне огромного письменного стола мистер Чизман потел над воскресной проповедью. И ни одного посетителя, который мог бы их спасти. Квентин оглядел комнату, в голове было пусто. На стенах висели фотографии в рамках, в основном мистера Чизмана в молодости и его друзей в спортивных костюмах, с битами для игры в крикет, и мячами, и кубками, и щитками. Узнать мистера Чизмана не составляло труда. Он всегда был самым высоким. Гребля, фехтование, регби, теннис; даже в группе с альпинистским снаряжением и заснеженными вершинами на заднем плане. Интересно, мистер Чизман всё перепробовал?

Квентин ненавидел спорт, особенно командные игры. Он всегда проигрывал. В пансионе он уяснил это моментально. Можно сказать, это был самый короткий урок за всю его жизнь. (Хотя за такой урок хорошую оценку не получишь.) Большие тяжёлые мячи всегда ударяли в лицо или живот. Маленькие и твёрдые били по пальцам, стучали по ногам. Ему ни разу не удалось их поймать. Он махал битами, палками, ракетками, но никогда не попадал, разве что по другим игрокам, а в этом мало проку. Судья только и делал, что орал: «Айвс! Что ж ты вытворяешь?!» К сожалению, на этот вопрос Квентин затруднялся ответить.

Он разглядывал молодого мистера Чизмана над камином с гигантским серебряным кубком, украшенным лентами, и счастливой улыбкой. И нигде не было указано, за что он его получил. Наверное, просто за то, что он потрясающий спортсмен!

– Квентин! Ты уже ответил на вопросы по географии?

Юноша вздрогнул. Он аккуратно выписал вопросы, которые дал мистер Чизман, и ровненько подчеркнул их, оставляя небольшие промежутки для ответов. Ни одного ответа пока не было написано.

– Почти…

– Прекрасно, прекрасно, – сказал мистер Чизман, а потом добавил: – Надо же!

У калитки появилась небольшая фигурка, помедлила, а затем направилась к дому. Квентин узнал её: мисс Диеринг с того ужасного чаепития. На ней было красное цветастое летнее пальто, а седую голову украшала оранжевая соломенная шляпка. Квентин никогда не видел, чтобы дамы почтенного возраста одевались в такие кричащие цвета.

Мистер Чизман убрал черновик проповеди и сказал:

– Квентин, забери, пожалуйста, свою географию и допиши ответы на вопросы в берлоге (комната отдыха).

Так всегда происходило, когда к викарию приходили посетители, от которых он никак не мог спрятаться.

Берлога была далеко не самой уютной и удобной комнатой, намного темнее и мрачнее, чем кабинет. Места хватало лишь для деревянного стула и стола, за которым должен был писать Квентин, и кресла – такого жёсткого и бугристого, что никому бы и в голову не пришло улизнуть с уроков и поваляться на нём. Квентин рад был бы заняться чем угодно, только не географией. Он открыл тетрадь и учебник и вздохнул.

В тесной, промёрзшей темнице Джон Хорсфилд разглядывал исписанные листы, лежащие перед ним на столе. Тюремщики составили фальшивое признание и требовали, чтобы он поставил под этим своё имя. Охрана вернётся на закате дня, и если он не подпишет к тому времени…

Квентин услышал шаги мистера Чизмана в коридоре, он провожал посетителя. Виновато он взял ручку и стал корябать что придёт в голову в ответ на первый вопрос. И тут обнаружил, что чернила высохли. Дверь в берлогу приоткрылась, и внутрь заглянул викарий.

– А не прогуляться ли нам на свежем воздухе, Квентин? Такой чудесный день, не хочется его терять. Знаешь, как говорят: «Умей дело делать, умей и позабавиться».

Квентин отодвинул стул и поднялся. Он представил себе неспешную прогулку под тёплыми лучами солнца, столик с лимонадом и свежеиспечённым пирогом прямо на лужайке. Он размял плечи и покрутил кистями, радуясь, что его освободили от учебников.

– Правильно, Квентин, пусть мышцы поработают, – и мистер Чизман покрутил правой рукой весьма подозрительным образом. – У нас как раз час до чаепития, сыграем в крикет. Можешь бить первым.

«О нет!» – подумал Квентин. Внезапно география показалась не самым худшим занятием в мире.

Элла Оттер прижималась ухом к двери отцовского кабинета. Полицейский пришёл поговорить с профессором «насчёт важного дела» – это она успела услышать с лестницы, прежде чем захлопнулась дверь.

Не каждый день к ним заходят полицейские – Элла вообще не помнила ни одного такого случая, – она просто обязана узнать, что происходит. Миссис Преббл проводила его к профессору и вернулась к своим делам, словно ей совершенно безразлично: их домработница всегда делала вид, что сплетни её не интересуют. Элла считала иначе. У неё не было ни братьев, ни сестёр (её мама скончалась, когда Элла была ещё крошкой), никаких других детей по соседству (кроме того мальчишки). Она выросла с отцом, который всегда сидел, уткнувшись в книгу, а ей приходилось полагаться на собственные глаза и уши, чтобы разведать что-нибудь интересное. Она навострила уши, как ищейка. Но дверь была слишком плотная, ничего не разобрать.