— Ты, конечно, можешь творить все, что тебе вздумается, — обратилась она к юноше, привычно безмолвному, — но очень прошу тебя не отвлекать меня. Я сюда пришла по делу. И меня нисколечко не интересует вся эта… все это… весь этот разврат!

Выпалив последние слова, Гермиона, не глядя на парня, плюхнулась на пол, будучи уверенной, что тот все так же широко ухмыляется, нисколечко не веря в ее слова. Она и сама верила в них с трудом. Если бы ее не интересовало увиденное, разве возвращалась бы она сюда раз за разом? Разве думала бы об этом каждую минуту своего бодрствования?

Склонившись к надписи, девушка, предварительно достав из сумки пергамент с пером, принялась переписывать слова согласно идее Джинни — задом наперед. Конечно, Гермиона могла бы сделать это и в гостиной, но пару дней назад она в сердцах подпалила несчастную бумажку, на которую переписала заветную надпись.

«Я показываю не ваше лицо, но ваше самое горячее желание».

Буквы складывались в слова, а те в свою очередь образовали целое предложение. Это был приговор.

Сжимая бумажку в руках, Гермиона, будучи не в силах выговорить и слова, подняла взгляд на зеркальную поверхность.

Вся ее жизнь рушилась, сгорала и развевалась прахом по ветру.

Близнец нежно коснулся пальцем до ее полу-открытых губ. Она тяжело дышала; ее грудь высоко вздымалась, затем опускаясь. Медленно, будто растягивая мучительное удовольствие, он пуговица за пуговицей расстегнул ее блузку. Кружевное нижнее белье казалось особенно белоснежным на фоне ее разгоряченного тела.

Гермиона, сжав ладони в кулачках, сама не замечала, как по ее лицу текут обжигающие соленые слезы. Слезы обиды, стыда, разочарования, потрясения и чего-то еще. Смирения?

Она осторожно провела руками по торсу парня. Медленно, чувственно, будто впитывая в себя каждый сантиметр его тела. Его кожа пылала под ее пальцами.

Кровь, казалось, покинула Гермиону вовсе, настолько она была бледной. Она почти не дышала, прокусывая щеку чуть ли не насквозь, и все так же затуманенным взором смотрела на Зеркало.

Она, не задумываясь, провела языком по своим иссохшим губам. Парень жадно ловил каждое ее движение взглядом. Казалось, он едва сдерживал себя.

И вот опять эта хитрая ухмылка. Впрочем, сейчас в ней читалось что-то еще. Что-то потаенное, очаровывающее, опасное и такое манящее. Нежно и легко он стянул с нее блузку, а затем, едва касаясь, будто боясь причинить боль, провел руками по ее спине, начав с выпирающей косточки позвоночника, после — плавно очертя лопатки, и наконец остановившись на талии. После этого он требовательно притянул ее к себе. Она, чьи ладони до сих пор упирались ему в широкую грудь, плавно провела пальчиками вверх и наконец обвила руки вокруг его шеи.

Расстояния между ними почти не было, а жар, исходивший от тел, усиливался до бесконечности. Он склонился к ней, она привстала на носочках. Мгновение, и они слились в поцелуе, жадном и страстном, словно никак не могли напиться друг другом. Его язык смело коснулся ее губ, проникая внутрь. Она ему отвечала, едва ли успевая дышать. Слегка прикусила его губу, раззадоривая и без того опьяневшего от страсти парня.

Она слегка отстранилась, вглядываясь в него из-под полу-опущенных ресниц. Потянулась к его виску, нежно прикоснулась губами к пульсирующей жилке, спустилась до уха. Ее горячее дыхание жгло ему шею. Она что-то тихо прошептала. Было видно только движение ее губ, поалевших и припухших, и мурашки, побежавшие по его коже.

Он слегка откинул голову назад, выдохнув, пока она усыпала дорожку на его коже от мочки уха до ключиц поцелуями. Постепенно она снова добралась до его губ.

Он подпер ее к стене, заводя ее руки наверх и прижимая своими. Эта страсть сводила его с ума. Она сводила его с ума.

***

Отпустив взбудораженную какой-то мыслью Гермиону, Джинни вернулась в свое кресло. Она села полу-лежа, так же, как и пять минут назад, положив ноги на подлокотник. Только сейчас эта поза уже не казалась такой удобной. В конце концов Джинни притянула острые коленки к груди, обхватив ноги руками, будто ограничив свой комфортный, уютный маленький мирок от вмешательства посторонних людей и мыслей. Она закрыла глаза и, кажется, просидела так целую вечность, не делая ни движения.

Гермиона убежала. Она вновь предпочла встретиться со своими мыслями один на один, все больше замыкаясь в себе. Джинни была невольным свидетелем этого. Она видела, что что-то происходит с Гермионой. Видела, как подруга самовольно зарывает себя в свой собственный капкан. Видела и чувствовала, но ничего не могла поделать. Гермиона решила, что сама со всем справится и что ей не нужна помощь. Решила давно, твердо, самостоятельно и за всех, как и всегда. Но разве не для того нужны друзья, чтобы облегчить тяжкую ношу?

Джинни твердо решила дождаться Гермиону. Конечно, быть уверенной в себе — это здорово. Решать все проблемы в одиночку — прекрасно. Игнорировать весь окружающий мир — просто замечательно. Однако Джинни не была готова оставить все так, как есть. Уж лучше она пожертвует сном, чем потеряет подругу. Пусть мисс Я-все-сделаю-сама считает, что так лучше, что она действительно разберется со всем сама. Пусть думает так, а Джинни будет делать то, что надо. Она дождется подругу, выяснит все, что мучает ту, и приложит все свои усилия, чтобы помочь, хочет того Гермиона или нет.

Она весь вечер вела внутренний диалог на тему поведения подруги и ее большого секрета. Предположения, самые разнообразные и иной раз граничащие с безумием, буквально истерзали ее любопытство, как свора голодных собак, а понимание того, что в этом как-то замешаны близнецы, отнюдь не проясняло ситуацию. Обидели ли они Гермиону? Глупо пошутили над ней? Или бедняжка староста мучается идеями расправы с горе-предпринимателями и осуществлением этих идей? Или, о Мерлин, она?.. Ну нет, это слишком сумасшедшая мысль даже для нее, Джинни.

Сама того не заметив, девушка стала клевать носом, а вскоре и вовсе задремала, устало привалившись к спинке кресла. Мимо нее проходили ее однокурсники, друзья, другие гриффиндорцы, братья, но никто из них не пожелал разбудить ее и отправить в спальную комнату. Конечно, близнецы подумывали как следует тряхнуть любимую сестренку и хорошенько отчитать за столь неудачный выбор места для сна. Но спящая Джинни была такой миленькой, что и у Фреда, и у Джорджа неожиданно проснулась совесть, существование которой большую часть их сознательной жизни находилось под большущим вопросом. Впрочем, им несказанно повезло, что они передумали будить сестренку. Увидев, кто перед ней, Джинни накинулась бы на братьев с кулаками и вопросами о Гермионе. Младшая Уизли в принципе была девчонкой боевой, а в гневе до того сильно походила на мать, что даже бесстрашные близнецы струхнули бы.

Постепенно гостиная пустела. Гриффиндорцы один за одним расходились по своим спальням, чтобы наконец предаться сладостному и беззаботному сну. Стрелки часов медленно, но верно перевалили за полночь. Гермиона все не объявлялась.

В какой-то момент дверной проем с тихим, едва ли заметным скрипом отворился, впуская внутрь кого-то. Этот кто-то, судя по всему, был так обрадован попаданием в безопасное место, что напрочь забыл об осторожности: не заметив весьма внушительную стопку книг, так услужливо оставленных кем-то из гриффиндорцев, сбил ее. Книги с глухим, но довольно слышимым стуком повалились на пол. Возможно, именно благодаря этому шуму Джинни удалось не упустить Гермиону.

Разлепив заспанные глаза, девушка смогла наблюдать перед собой довольно живописную картину: Гермиона среди кучи рассыпавшихся по полу книг, замершая на месте и мысленно проклинающая себя за неосмотрительность. Джинни приподнялась и, потирая сонные глаза, произнесла:

— Гермиона? Почему ты так поздно вернулась?

Грейнджер явно еще не успела заметить подругу, а потому, заслышав ее голос, испуганно вздрогнула от неожиданности, едва ли не подскочив на месте до самого потолка. Затем она с завидной быстротой сумела успокоиться и взять себя в руки. Решив оставить книги так, как есть, Гермиона медленно подошла к Джинни, стараясь не задеть еще что-нибудь, и необычайно ласковым голосом поинтересовалась: