Неясные наборы звуков порождают в голове новые образы.

так дай моему сознанию породить нас. дай мне впитать и понять.

Кроули вклинивается бедрами меж чужих разведенных ног, и слышит сдавленный стон удовлетворения — он вибрирует у его линии челюсти, у самого уха.

То, как Азирафель обнимает — это непостижимо, черт возьми, невероятно.

— Я хочу тебя, черт, так сильно хочу, — голос Кроули дрожащий, непонятный сумбурный. Кроули целует под подбородком, он тянется руками ещё ближе, он прижимается всем своим телом, под кожу залезть хочет. Его губы и поцелуи. Он и его любовь. Любовь, которую Азирафель не мог увидеть, потому что она слишком большая для его поля зрения. Огромная. Необъятная.

— Возьми, ну, давай же.

То, как Азирафель дергает бедрами на встречу, как сжимает волосы на затылке, как тянет к себе ближе — это то, что заставляет Кроули сходить с ума и терять контроль над своим телом. Это его тело, конечно же, его, но он не в силах его контролировать.

То, как Кроули вдавливается в него, как придавливает весом своего тела — своего, на самом деле, невероятно красивого и гибкого тела, которое Азирафель обожал и обожает — это всё заставляет Азирафеля сдерживать себя от того, чтобы не замолиться, чтобы не возвать Господа. Черт, он не должен этого делать, но полубредовое состояние становится сильнее и ярче. Его голос срывается на все более высокие ноты, его стоны и вскрики.

Кроули двигается осторожно и медленно. Его бедра. То, как двигаются его бедра, как ладони Азирафеля в итоге останавливаются на них. На этих чертовских сексуальных бедрах. Крепких, напряженных и твердых. То, как они двигаются, заставляя Азирафеля вздрагивать. Эти гребаные бедра, в которые сейчас вдавливались ногти Азирафеля, пока зубы Кроули жадно оставляют свою память на плечах, шее, руках.

Если бы Азирафель мог кричать, то да, он бы кричал, но его рот был занят тем, как жадно целовал его Кроули. Бояться отстраниться или потерять его присутствие. Его губы, жадно терзающие и не останавливающие, его бедра, ритмично и медленно двигающиеся.

Кроули в нем. И, черт возьми, да-да-да-да, тысячу раз, это невероятно.

Кровать снова скрипит, плечи Кроули напряженные, и его губы спускаются вниз, к шее, пытаясь занять себя хоть чем-то, чем-то, что может помочь Кроули не кричать.

Азирафель стонет и цепляется за его спину, скрещивая щиколотки за его спиной.

Их тела, которые они не выбирали, прижимаются друг к другу на грани. Эта близость, это желание, этот восторг.

Кроули чувствует отклик в его теле — громкий, яркий, взывающий, зовущий. Да, черт возьми, я слышу, я всегда слышал тебя.

Кроули опирается на локти, его лопатки смещены вместе, его губы пытаются запомнить каждый сантиметр тела Азирафеля, до которого Кроули в принципе был способен дотянуться (он мог бы превратиться в змею и обвить его, запоминая полностью, но это был бы блеф, плюсом, это не было бы так приятно — для Азирафеля).

Его движения быстрее, точнее и вернее. Движения его бедер. Их губы встречаются, и снова взрыв, который заставляет их обоих скулить (преступая через себя, через сжатые зубы, закрытые губы — это крик).

Движения Кроули и его дыхание — верные.

Он утыкается носом в мелово-белые волосы Азирафеля, вдыхает запах сладости, крепости и пота. Азирафель мягкий, близкий, его. Прямо в этот миг. Прямо сейчас. (Пусть он не кончается никогда).

(они не хотят этого).

Их движения на встречу друг другу, то, как переплетаются их пальцы и встречаются губы. Съерзанные влажные простыни.

в бесконечности я нашел тебя.

отзовись мне.

Азирафель отзывается. И Кроули — тоже.

Их тела, их касания, их поцелуи. Их взгляды (они смотрят друг другу в глаза и да, они видят там все).

ещё немного, давай, делай это ещё совсем немного, позволь мне…

Волосы прилипают ко лбу — его рыжие волосы, цвета меди и крови. Его волосы цвета ржавчины. Его глаза — змеиные, цвета золотой охры, глубокие и яркие, цвета сгорающей звезды.

Звезды, что создавала Богиня — они в нём.

(азирафель задыхается, ему нужен воздух)

(или нет?)

(мы можем быть намного точнее, ему нужен Кроули. и всегда был нужен)

Кроули прогибается в спине — его изгиб. Изгиб его позвонка — костей, мышц и кожи — это мягкая морская волна. Соблазнительная и красивая. Азирафель надавливает ладонью, прощупывает, шире разводит ноги и утыкается губами в место между шеей и плечом. Принадлежность. Место.

дом.

расскажи мне о своем доме.

(если мы будем точнее — о нашем доме)

Кровать скрипит, продолжает скрипеть, спинка ударяется о стену, и картина, висящая на ней, угрожающее хлопается о стену.

Это слишком сильно, слишком глубоко.

ещё сильнее, еще глубже.

правильнее.

То, как сливаются их тела, как они целуются и как отдаются процессу — Кроули запоминает.

Его руки, которые везде, его губы и взгляды. Он неуловим. Непредсказуем. Руки Азирафеля, хранившие память о изгибе его спины (соблазнительном и сексуальном) исследуют его талию, бедра и ягодицы. Хаотичные движение.

Это хаос в постели Кроули.

это апокалипсис в его постели.

давай сыграем в это ещё раз.

ещё один раунд.

Грубые резкие движения и нежные руки, которые делают что-то, о чем Азирафель ни разу не думал (это вранье — он представлял).

Ласкающие и трогающие, находящие новые чувствительные места, которые Кроули тоже запоминает (он не может не запомнить).

Оргазм — чем-то это напоминает взрыв звезды.

Так кажется Кроули, и он сильнее впивается руками в мягкие бока, вдавливается лицом в подушку близ лица Азирафеля, чтобы не закричать. Азирафель кусает его за плечо, и Кроули слышит неясные звуки — так и не родившиеся на свет крики.

Кроули мелко бьет дрожь, и он тяжело, очень тяжело и громко дышит, пытаясь привести себя в норму. Пытаясь начать думать, но он не чувствует мыслей. Чувствует только Азирафеля. Его тело, его кожу, его всего.

Будто Азирафель — это и есть он.

и всегда был.

единое целое.

это всегда было правильно — и есть.

— Черт возьми, я потерял столько времени, — Кроули тянет, разбавляет это все усталым стоном. Целует во взмокший лоб и ложится на бок. Его рука по-прежнему на теле Азирафеля. Его горячая широкая ладонь. Его немного огрубевшая кожа. Он никогда не работал руками, но его руки — он их не выбирал.

Азирафель поворачивается к нему. Его зрачки — огромные. Это черная дыра на безоблачном небе. Это устрашающе. Это прекрасно.

Вес ночи на их телах — так ощущается мягкое пуховое одеяло.

Кроули смотрит ему в глаза, и что-то нескончаемо болит от разрываемой его нежности к Азирафелю.

— Ты боялся?

Азирафель спрашивает. У Кроули внутри что-то обрушивается.

Боялся? Он не знал. Это было что-то другое. Безымянное чувство. То, что одолевает человека, когда он совершает прыжок в неизвестность. Страх, отчаяние и боль. Безымянное чувство.

— Вряд ли, — голос Кроули тихий. Он вибрирует в его грудной клетке. Азирафель это слышит. Он опирается локтем и подгребет Азирафеля к себе ближе. Его теплые горячие руки на его теле. Азирафель утыкается макушкой где-то у уровня его груди. Его сердце — оно стучит там. Оно всегда там стучало ради него. Без необходимости, оно делало это. — Ты ведь знаешь, ангел, все в моих руках превращается в грязь. Я не хотел думать, что мне надо соблазнять тебя. Я не хотел, чтобы потом тебе было больно, черт возьми, неправильно срастающиеся кости это так неудобно. Я не хотел… я не хотел становиться причиной.

Сердце Кроули стучит. Ускоряется. Азирафель тяжело выдыхает.

— Почему ты не думал о добровольности? О том, что я хочу? Хочу тебя во всех смыслах. Тебя и твоё существо. Почему, объясни мне, ты не думал о том, что я всегда любил тебя?

Кроули молчит. Так тяжело и так громко, что у Азирафеля что-то внутри выворачивается. Его дыхание только приходит в норму.

— Мне жаль. За то, что ты думал, что ты был недостаточно хорош. Хоть ты всегда был лучшим. Ты всегда им был, Кроули.