Чужие дрожащие пальцы неловко расстегивают ширинку, сдавливают вставший член сквозь дорогую ткань штанов.

Выдох рваный, судорожный, громкий.

Багровое небо затянуто тёмным покрывалом. Ни лучика света, лишь свет электрической лампы.

Там холодно-холодно. Там зябко и страшно. Но здесь — жар сжигает кости дотла, не оставляет от мыслей ничего, разносит боль на грани с наслаждением по всему телу и нервным окончаниям.

Я не знаю, как ты их завоевываешь и получаешь, но,

Даже не зная, что ты делаешь, я вижу, что это невероятно.

Кроули внезапно хватает за лицо, отдаляя, смотря в глаза. Губы облизывает и дышит алкоголем прямо в лицо.

Хочется поставить эту тупую песню с этим невероятным голосом на повтор.

Дыхание у Гавриила, внезапно, кончается, когда под строки

«Я люблю тебя, милый, и готова пойти за тобой»

Кроули опускается на колени перед ним, резко приспуская штаны.

Дальше… а дальше лишь бы дышать. Лишь бы просто, блять, дышать. Пропускать воздух. Вдыхать, выдыхать, ну, что там ещё нормальные люди делают?

Кроули берет где-то до половины, облизывает, помогает рукой. Проводит языком от самого основания, обхватывает головку, глаза прикрывая.

Гавриил старается не смотреть — тогда точно перестанет дышать.

Горячий влажный рот и мягкий язык по всей длине — резкое горячее движение.

Гавриил откидывается на спинку кресла, зарываясь рукой в собственные уже растрепанные волосы. Лоб горит, даже веки горят. Все горит.

Дыхание сбивается.

Кроули двигает рукой, проводит пальцами по венкам, вылизывает головку.

Влажный звук раздается по всей комнате, а после опять — горячее-горячее ощущение по всей длине.

У Кроули горячее дыхание. У Кроули оно всё сбитое, но как же он, блять, сосет. О, блять, за это стоило бы уж точно заплатить. И всё равно, что, вроде как, по любви.

Неосознанно кладет руку на затылок, но не давит — какое там — поглаживает лишь аккуратно, смотря в потолок, а то и вовсе глаза закрывая.

Кроули обхватывает рукой и жарко проводит языком по всей длине, смыкая губы плотным кольцом на головке, аккуратно скользя вниз, поглаживая кончиком языка уздечку.

И вниз, до середины, рукой двигая в темп играющей песни.

Гавриил кончает, закусив губу, ощущая плотное кольцо губ на члене.

Грудь ломит от бешеного ритма сердца.

Сил нет, чтобы голову опустить.

Тихое шуршание, привычная тяжесть на коленях.

Кроули трется щекой о шею, прижимаясь так жарко, так болезненно-жарко, что и так к чертям сбитое дыхание отказывается принимать хоть какой кислород.

Ночь укутывает с головой.

Гавриил кладет ладонь на едва выгнутую спину и тяжело-тяжело выдыхает, выпихивая из грудной клетки весь оставшийся кислород. Он целует в шею, проводит носом ласково.

Чужие руки кольцом смыкаются привычно на шее, и Кроули носом утыкается в плечо.

Этот слишком много выебывающийся мальчик

слишком невероятно

нежен.

***

Гавриил. 10.06

С каких пор ты ходишь в университет?

Кроули упёрся взглядом в уже прочитанное сообщение, закусил губу и чуть качнулся на стуле.

Если бы он сам знал, почему из всех мест он выбрал университет, в котором при его появлении на него смотрели, как на конченного, он бы обязательно сказал.

Но он не знал.

Он только знал, почему к его появлению относятся как к появлению Иисуса.

Назвать очевидную причину, типа: «ты меня, блять, вчера в рот выебал, мне неловко было оставаться с тобой рядом, почему ты ничего вчера нормально не разложил, ты же батя, да ты не батя, ты пиздюк», но было по-прежнему неловко.

Вечер он чудесно помнил, почему этот вечер произошёл — тоже. В общем-то, всё было очевидно и понятно. Гавриилу, наверное даже ничуть не неловко — потому что он взрослый и спокойно принимает все факты.

А Кроули внутри ещё не дорос, не перерос своего это внутреннего ребенка, и после такого хотелось максимально далеко убежать и подождать, пока Гавриил сам всё объяснит, по полочкам расставит, объяснит, что всё нормально. А сам Кроули не может. А самому Кроули неловко, стыдно, не по себе, но от воспоминаний — х о р о ш о.

Как он целовал, за плечи обнимал, как неловко всё начиналось. Как дальше зайти не смогли. Как Гавриил понимающе рассмеялся.

Всё это было бесценно и абсолютно хорошо.

Но как же неловко.

Кроули. 10.08.

Надо было другу отдать кое-что.

Гавриил 10.08.

Ебать ты долго сообщения писал.

И сразу же за ним следующее.

Гавриил. 10.08.

Так долго думал такую простую отмазку? Разочаровываешь.

Кроули цыкнул и закатил глаза.

Если Гавриилу и так всё было прекрасно понятно, нахуя спрашивать? Кроули показалось, что, наверное, ему самому неловко, поэтому тоже ходит кругами. Но, в общем-то, стыдиться было нечего. Ещё с первого его по-отцовски доброго взгляда.

Ещё с первого неловко-горячего касания их рук.

Всё было понятно. Странно, грязно, возможно, неправильно, но понятно.

Принимать правду никто из них вот так не хотел. Хотелось ходить кругами и делать вид, что они ничего не понимают и не врубают.

Кроули. 10.09

Думал, что можно просто послать тебя на хуй с твоими глупыми вопросами, но решил, что это слишком просто.

Гавриил. 10.10.

Отвечаешь как сопляк.

Кроули. 10.10.

Зато такое в твоём вкусе.

Гавриил. 10.11.

Почему-то, когда я переписываюсь с тобой

Выдох. Кроули смотрит в экран.

Гавриил печатает…

Гавриил. 10.11.

Улыбаюсь как даун.

Кроули самого переклинивает на странную, но светлую-светлую улыбку. Дурацкую такую, глупую, но искреннюю, а значит — красивую. Кроули пялится в экран, и тепло разливается у самого сердца. Такое же тепло, что и накрывает его, когда Гавриил касается его едва ощутимо.

Кроули. 10.12.

Ого, как мы умеем.

Гавриил. 10.12.

Ну, я же не ты. Это же ты хамло грубящее.

Кроули. 10.12.

Я хотя бы никого не убиваю.

Гавриил. 10.13.

Только моё терпение.

Кроули не успевает ответить, как тут же приходит новое сообщение.

Гавриил. 10.13.

Бля, ненавижу аэропорты. Рейс уже пять раз то на час вперед сдвигают, то на час назад. Заебали, собаки.

Кроули подвисает. Хмурится. Стирает уже написанное.

Кроули. 10.14.

В смысле