Кроули тараторил, его ноги едва не подкосились, но он устоял. Снова дерганный, резкий и быстрый. Снова кровожаднее любого хищника.

Азирафель попытался не подать вида того, что ему самому поплохело от слов Кроули.

— И что ты, вернешься к нему, если он захочет?

Азирафель прикусил внутреннею сторону щеки. Вопрос вышел каким-то грубым, кривым и косым. Вообще неправильным. Будто с упреком.

Кроули резко к нему повернулся, уставившийся сквозь линзы очков. Он аккуратно их приспустил и вздернул брови.

Один ответ они оба отлично знали.

Или его голос, или его запах — и Кроули снова упадет ещё ниже. Станет хуже. А они так долго залечивали все это. Так долго Азирафель убаюкивал его в своих руках, отгонял страх, успокаивал сомнения. Так долго. Так много.

— Не знаю. Неважно. Он не вернется. Не так быстро.

— Демоническая чуйка тебя ещё не подводила, — покачал головой Азирафель и всеми силами постарался сбавить с себя напряжение, не думать о возможном. Он не хотел даже представлять, что Кроули снова побежит со всех ног к нему, кинется к нему в руки и позволит ему делать с собой все-все. И не то чтобы Азирафель против этого всего, но против того, к чему снова придет потом Кроули. К тому, что Гаврил уйдет, а он будет страдать. — Если он и вернется, то только после какой-нибудь его очередной жесткой вспышки агрессии. До этого он…

— Да, знаю, — Кроули махнул рукой.

Хотя и эти слова не имели гарантии. Гавриил вообще непредсказуем.

— Тогда… неважно. Может что-то в аду. Или вроде того.

Кроули помассировал виски и раздраженно цыкнул. Он ненавидел это чувство после того, как синхронно вместе с ним явился Гавриил. И всё стало так хорошо и так же отвратительно, что Кроули и думать об этом было больно.

Он не был уверен, что хотел снова любить боль.

Он и не хотел любить Гавриила, но ему не дали выбора.

Спустя неделю он понял из-за чего это было.

В его руки вручили Антихриста. И он понятия не имел, что было хуже: апокалипсис или Гавриил.

Всё как-то закрутилось само собой.

Если Кроули ещё с того момента, как он увидел Антихриста ощутил себя взвинченным мешком с дерьмом, то после он, кажется, стал ощущать себя лучше. Азирафель стал казаться ещё более родным, ещё более нужным.

Было больно, было голодно, но он не хотел причинять боль Азирафелю. Не хотел его страданий. Тогда он подумал о том, что, возможно, смог снова влюбиться. Опять. Не больной и не извращенной любовью. По-нормальному. Так, как его любил Азирафель. Он пытался себя в этом убедить.

Он почти что перестал сходить с ума, он даже почти не представлял Гавриила рядом по утрам.

Тупая роль няни, детский смех, все же могло быть нормально. Кроули действительно мог быть таким. Нормальным.

Просто надо было с самого начала сблизиться с Азирафелем, и он бы научил его жить заново, показал, что действительно все может быть нормальным.

А представлять рядом Гавриила просто тупая привычка. Его запах, тяжесть его тела. Он запомнил это слишком хорошо, и каждое утро воображал его рядом как ритуал. Со временен даже это стало происходить чуть реже.

Кроули стал понимать.

В одно утро он понял, почему так привязан к Гавриилу. Просто он — абсолютно такой же. Зеркальное его отражение. Тоже несчастный, тоже перебитый, тоже проклятый. Богине теперь все равно на грехи и на падших. Повод не важен. Важны последствия. Гавриил демон. Злой и ярый. Обиженный, исполосованный.

И запах его — талый снег.

Кроули вообще никогда не любил зиму. Он вообще никогда никого не любил (он врал, потому что он любил, всегда любил).

Апокалипсис был большей проблемой. Глупые ссоры с Азирафелем не болели ему, потому что подобное уже было. С Гавриилом.

Апокалипсис действительно показал Кроули, что у него больше не было никого. Раньше эта мысль не пугала, но теперь, когда страх обрел его собственное лицо, ужаса было слишком много. В каждой щели, в каждом шорохе, в каждом хриплом шепоте. Он нуждался в Азирафеля, и в вине нуждался, которое они пили, в глупых ссорах нуждался.

Он всё ещё представлял рядом с собой Гавриила.

Просто лучше места ему уже не найти. Просто это — не только пережиток прошлого. Это оазис, мираж, фантасмагория. Он не относился к этому как к реальному. Это осталось всего лишь его больной мечтой.

Больше всего он боялся когда-нибудь снова его увидеть.

Кроули знал, как происходит встреча двух больных друг другом людей. Уже это было. Было у Гавриила — в Риме. Было у Кроули — несколько десятков лет назад на скамейке в парке.

И это было снова. Черт возьми.

Клыки не чесались, органы не хотели извергнуться наружу. Кроули увидел его. Просто увидел. Голова не взорвалась, крылья не сломались, колени не вывернулись. Вот он — Гавриил. Живой, в холодном пальто, с неискренней улыбкой, пустыми глазами. По-прежнему мудак. По-прежнему прекрасен. Ему идет идти в ногу с Вельзевул. В этом есть какая-то синхронность. Не в походке. В энергии. Гавриил выглядит так, что сам уже какой год пьет с ней виски. Может, так оно и было. Правды Кроули знать не хочет.

Он умудряется держать спину прямо. Скалится, продолжает язвить. Пытается не смотреть на Гавриила. Гавриил на него не смотрит вообще. Даже когда он ощущает его взгляд на их стороне, он смотрел на Азирафеля. Кроули для него не существовало.

Так должен был поступить Кроули.

Будто бы его не было.

Кроули сидел на бордюре, вытянув ноги, присасываясь к горлышку бутылки. Легче не стало. Никогда не станет. Он закрывал глаза и видел Гавриила. Он открывал — и снова видел его. Черт возьми. Сколько он должен ещё так проходить, чтобы ему, наконец, отлегло? Снова шесть тысяч лет? Столько? Только спустя такое время он смог перестать вздрагивать от запаха, что напоминал ему его, перестал шугаться ноток голоса, в которых было хоть что-то от него.

Кроули снова был разбит.

— Что ж, кажется, апокалипсис отменяется.

Азирафель подошел к нему, отряхивая пальто. Он хотя бы жив. Они оба живы. Он должен был радоваться этому. Он должен был продолжать жить. Нельзя сидеть и убиваться по поводу того, что он всего лишь увидел его пять или больше минут. Хотя Кроули просто грыз факт того, что они видели друг друга, но ничего не изменилось. Никто никому ничего не сказал, они даже не встретились взглядами.

Гавриил выглядел как просто красивый мудак. Он больше не смотрел на Кроули как на свой смысл жизни.

Кроули хотелось рыдать.

Но вместо этого он встал, отряхнул штаны и, взяв Азирафеля под руку, потащил к автобусной остановке. Кажется, им ещё нужно было что-то сделать.

— Дорогой, ты в порядке? — Азирафель остановился за три метра от скамейки и положил свою руку поверх тыльной стороны ладони Кроули. Кроули стоял как неживой. Не дышал, кажется, не шевелился. Стоял и держал эту бутылку вина. И смотрел куда-то в никуда сквозь линзы темных очков. Азирафель давно не видел его глаз, и страшнее всего ему было от мысли, что Кроули по-прежнему было больно.