Поэтому он только сильнее съежился, пытаясь спрятаться от столь болезненного тепла. Согревание всегда начинается болью. Болезненным покалыванием по всему телу. Кроули не хотел это терпеть. Он не хотел себя обнадеживать.

— Это больше касается тебя. Что ты, черт возьми, делаешь тут без транспорта? Я просто катался, а ты? Что ты тут делаешь? — голос Кроули был лающий и злой. Его глаза мерцали из-под очков. Некогда золото сейчас лишь напоминало о былом превосходстве и благородности. Это было золото, пораженное коррозией. Его зелено-золотые глаза, напомнившие Азирафелю о том, что Кроули не всегда был таким.

Азирафель улыбнулся — неоднозначно и тепло. Он чуть подался рукой в сторону Кроули, сильнее закрывая его зонтом. До того, что дождь стал попадать на его пальто и мягкие белые волосы. Как одуванчик. Подобное сравнение в голове Кроули заставил его обозлиться на самого себя. Он скрипнул зубами.

— Тебе не стоит настораживаться раньше, чем ты почуял опасность, — он продолжал улыбаться. Его мягкий взгляд заставлял Кроули хотеть своей смерти. Азирафель всегда напоминал ему о лучших временах. О временах, когда он создавал звезды, а сейчас они мерцали с этого неба, едва протягивающиеся сквозь тучи, и будто бы смеялись над ним. Над своим создателем, который ныне не более, чем мусор. Кроули ошибался, позволяя о себе такие мысли, но не было никого, кто смог бы показать ему правильный вариант.

— Я грублю, потому что я грубый, черт возьми, Азирафель, хватит, блять, хватит сглаживать углы, это не так работает, — пальцы Кроули вцепились в деревянную перегородку до того, что пару щепок отломалось и полетели вниз, вместе с каплями дождя, чтобы разбиться там — у самого подножья.

— Ох, не обманывай, — то, что проделывает рот Азирафеля: улыбка, попытка скрыть её и снова — улыбка. Его взгляд — теплый и светлый — поднялся к небу. Цвет его глаз — нежно-голубой. Такого цвета весеннее небо в середине апреля. Тоже — теплый. Но немного туманный. — Ты не грубый, ты просто хочешь, чтобы…

— Заткнись, блять, Азирафель, заткнись, — он стиснул зубы. Его нижняя челюсть напряглась, брови сдвинулись к переносице. Плечи обдало бессилие. О последнем Азирафель не знал. Такое он не мог заметить. Даже если бы и хотел.

— Об этом я и говорю, милый.

— Я не милый, — процедил сквозь зубы Кроули. Внутри его мелко трясло и он ощущал острое желание побиться головой о стену и что-нибудь сгрызть, чтобы сбавить зудящее ощущение чего-то неправильного (непривычного) по всему телу. Чувство бессилия и слабости.

— Какая ужасная погода, — проигнорировав слова Кроули, сказал Азирафель, глядя на небо, слабо покачав головой. — Мы давно не виделись, столько произошло.

— Я знаю обо всем, что произошло, Азирафель. И ты знаешь. Это наша работа.

Вот в чем была проблема Кроули.

Он не знал, как надо идти на контакт. Понятия не имел, что делать. Он даже не знал, как реагировать на Азирафеля — на его слова. Что-то в нем отозвалось на него. Желало услышать похвалу. Назови меня хорошим, скажи мне, что всё, что я делал — правильно, дай мне ощутить свою важность.

Он хотел, но больше — боялся.

Больше шести тысяч лет, проведенных в отрешенности, одиночестве и боли, из любого сделают злого, холодного, толстокожего циника.

Кроули не знал, как надо обращаться с добрыми словами.

Ему было страшно от того, что ему было приятно их слышать. Это ведь было неправильно, оно не должно было так работать. Никогда. Кроули был в растерянности и сомнениях.

— Тебе бы согреться, ты весь продрог, — Азирафель посмотрел куда-то вдаль. Так, что Кроули видел лишь его профиль. Его спокойствие. В горле застревали слова о том, что он никогда не согреется. Ничего его не согреет. Он способен ощущать тепло, но согреться — никогда. — Подбросишь?

Кроули кивнул. Заторможено и тяжело, плотно сжав губы в одну сплошную линию. Его пальцы были по-прежнему вдавлены в мягкое дерево.

— Пойдем, здесь может быть опасно.

Азирафель аккуратно взял его за руку, кивнув в сторону одиноко стоящей машины. Темной и мокрой. Фары загорелись после слабого щелчка. Взгляд Кроули, спрятанный под очками, был направлен на то, как Азирафель держал его за руку. Азирафель не видел, не знал, не чувствовал, но взгляд Кроули был растерянный и испуганный.

Он ощутил себя внезапно так правильно, так тепло, так странно… Так, что внутри все заныло, заболело. Так, что ему захотелось зарыдать и извиниться за то, о чем он сам не знал или не делал. Это было желанием к прощению и пониманию. Это было чем-то, чего не должно было быть в демоне.

Азирафель не видел этого всего. Все, что было понапихано в него.

Он видел лишь плотно сжатые губы, нахмуренные брови, морщины на лбу и напряженные плечи. Кроули выглядел одиноким, но очень сильным и волевым.

Азирафель не знал, что внутри Кроули дрожал как осиновый лист.

больше всего он хотел бы прощения.

— Подброшу, — буркнул Кроули, вырывая свою руку и, засунув ее в карман, пошел вперед.

Его походка — распущенная, немного блядская и свободная — могла показать Азирафелю лишь то, что Кроули было насрать на все, что его окружало.

Она не могла показать то, как внутри Кроули все ныло, болело и выворачивалось.

Не могла показать того, что Кроули хотелось рыдать.

Азирафель не видел ничего из этого. Не догадывался даже.

Но что-то в нем светлое, исконно-ангельское, доброе — чувствовало, что что-то было абсолютно не так. И несмотря на все поведение Кроули, на все его отталкивающее, злое, электризованное, Азирафель больше всего хотел бы ему помочь.

Он хотел его изучить.

— Эй, ангел, быстрее, а?

Азирафель опомнился и спешно, шлепая своими туфлями, которые абсолютно не промокали, по бесконечным лужам на мокром асфальте.

Ночь обещала быть длинной и, может, даже немного приятной.

В салоне машины Азирафель ощутил себя абсолютно неуютно, и Кроули это почувствовал. По его взгляду, по тому, как сжались его плечи, как сразу изменилось его настроении. В салоне Кроули было холодно. Он ощутил себя за это виноватым, но он лишь развернулся.

Дорога сама вычерчивалась перед ним. Он знал, что у Азирафеля есть свой книжный магазин, но он ни разу не видел его — боялся подходить ближе, чем на несколько километров — но сейчас его руками и ногами будто руководил кто-то, кто знал дорогу.

— Как прошли твои последние пару веков? — Азирафель говорил ради того, чтобы говорить. Он говорил, чтобы плечи Кроули хоть немного расслабились. Он казался ему просто обнаженным проводом. Трогать страшно, ударит ещё — но и так оставлять его нельзя.

Кроули поджал губы.

Я жил как бродяга, как последний засранец, как обнищалый эмоциональный кретин. В холоде и страхе я жил так, как жил всегда. Черт возьми, не хочу говорить это.

— Как всегда, — он пожал плечами и залихачил на повороте. Так, что Азирафелю пришлось схватиться за поручень над окном, чтобы не повалиться на Кроули. — Ну, знаешь, плохие дела, драки, войны, революции, козни и ненависть. Заехал в США.

— Великая депрессия там твоих рук дело? — недоверчиво спросил Азирафель и больно ударился плечом о стекло на очередном повороте.