Кроули смотрел в потолок и думал о том, он по-прежнему не сделал своего выбора.

Было ли правильно остаться с Гавриилом? Слепо ждать этого часа, который мог наступить через день, месяц или век? Его падения?

Или Азирафель всегда был правильным ответом?

Возможно, после пережитого, после осмысленного, он, наконец, найдет покой сам с собой?

Ему, однозначно, нужно было ещё немного времени, чтобы окончательно себя понять.

Они лежали после всего ещё с минут двадцать. Азирафель слишком мечтательно гладил по плечам. Кроули шутливо клацал зубами в опасной близости то с его ласковыми руками, то с плечом, то с лицом.

Он оперся на руки, поцеловав, и снова обрушился лавиной на кровать, засмеявшись.

— Требую свободы! — Кроули засмеялся, когда Азирафель зажал его руки, вылавливая для себя какой-то сквозной, очень легкий поцелуй.

— Вы превысили лимит активности на сегодня, — Азирафель улыбнулся и не скрыл смеха, когда Кроули полез к шее, щекотя не то дыханием, не то своими шутливыми касаниями губ.

С трудом отцепив демона от себя, заломив его руки, потому что Кроули вечно лез и кусался, шутливо щипался и требовал от Азирафеля такого же внимания, когда сам Азирафель хотел только снова и снова вылавливать его активно жестикулирущие руки и целовать.

— Ну, все, сгорел театр, — драматично вздохнув, Кроули последний раз легонько ударил коленом куда-то в бедро, и так и лег, будто бы поваленный навзничь.

— Ага, театр сгорел, а главная актриса осталась.

— Сразу вспоминаю этот блошиный театр с этим же блошиным «быть или не быть».

— Кроули, это классика!

— Крьольи, етьо класьика, — передразнивая, закатив глаза, сказал Кроули, — знаю я вашу классика! Одни страдания да любовь! И любовь та на страданиях выжжена. Тьфу.

Азирафель улыбнулся, поцеловал в этот болтливый рот и, все-таки, выпустил чужие руки, снова лег на бок, и подмяв его рядом. Кроули уткнулся носом в сгиб у плеча и тяжело выдохнул.

Люби меня, люби — витало в воздухе, несло от Азирафеля, пахло буквально.

Кроули пытался любить снова, он даже называл свою привязанность любовью. Но больше он не хотел врать. Смысла в плацебо больше не было. Он нашел свой час перед рассветом. Он понял.

Кроули улыбнулся с каким-то сожалением — так, что Азирафель бы не понял эту улыбку, но он её даже и не увидел. Только прижал к себе теснее, уткнулся носом в макушку и вдохнул.

Кроули обнял руками и ногами, закрыв глаза. Позволил себе запомнить этот момент так, как когда-то запомнил то, как Гавриил накрывал его своим крылом, укрывая от тех мук, что сам ему же и уготовил.

Свет в комнате выключился.

У них ещё была целая ночь, которую они провели в тесных объятьях, равномерном дыхании и неясных, но теплых снах.

Утренний свет нашел окна его комнаты в половину пятого утра. Кроули обнаружил себя все так же сильно прижатым. В настолько крепкой хватке, будто бы Азирафель боялся его отпустить.

Он аккуратно выпутался из, как оказалось, слишком цепких конечностей и встал так, что не скрипнула кровать. Подобрал одежду, нацепил на себя и оглядел комнату. Кинул взгляд на спящего Азирафеля и что-то у него там, внутри, сжалось, вывернулось, и Кроули затошнило.

Здесь все было пропитано такой нечитаемой, прочной нежностью, что Кроули рыдать от неё хотелось.

У Азирафеля руки нежные, взгляд ласковый, любовь — настоящая и светлая.

Но Кроули нужно ещё совсем немного времени, что разобраться в этом.

Он двинулся к двери, его пальцы — длинные и цепкие — ухватилась за ручку. В комнате повисло сонное, но очень ясное и давно родное:

— Ты вернешься?

Кроули завис у двери. Он не напрягся, но внутри это что-то, что вызывало у него тошноту, внезапно повисло тяжелым камнем.

Кроули никогда никого не хотел обманывать.

Ни себя, ни окружающих.

Он не знал, к чему его приведет это время.

Поэтому он сказал:

— Я не знаю.

Дверь за ним закрылась, и единственное, что Азирафелю от него осталось — это смятые простыни и звенящий его смех, стоящий в этой комнате и внутри головы Азирафеля эхом.

Все, что осталось Кроули от Азирафеля — сладкая нежность, тончайшая ласка, вечный приют и понимание.

Он вышел из магазина, закрыв дверь и глубоко вдохнув, прикрыв глаза.

Впервые он ощутил себя абсолютно целым, понятым и, возможно, даже счастливым.

Совсем немного времени. Но это время будет потом, как и выбор и его последствия. Будет конец и будет начало.

А сейчас Кроули в лучах восходящего солнца сел в Бентли, собираясь насладиться своей целостностью так, как никто другой не смог бы ему показать все прелести быть самим собой для себя.

Быть целым и без боли в ребрах.

Кроули был счастлив, и Бентли заиграла ему очередную песню Квин.

И Фредди пел, пока Кроули ехал по пустынным улицам:

So a love is lost, a love is won

Итак, любовь потеряна, любовь побеждена.

Go to sleep and dream again

Усните, чтобы снова видеть сны.

Soon your hopes will rise and then

Скоро ваши надежды оживут, а затем

From all this gloom life can start anew

Из всего этого мрака сможет возродиться жизнь,

An’ there’ll be no crying soon

И больше не будет слёз…