— Я не монстр…

Он не был уверен, что не рыдал, пока говорил это.

Он абсолютно точно ни в чем не был уверен.

— Ты молодец. Всё будет нормально.

Кроули криво усмехнулся, прикрыв глаза.

Конечно же ничего нормально не будет. Азирафелю никогда не будет так плохо, чтобы удовлетворить голод Кроули. Ему всегда будет холодно, голодно и больно.

Азирафель сжал его руку в своей и на какую-то секунду Кроули показалось, что ему стало тепло.

Что ж, возможно, у него получится согреться. А боль и голод как-нибудь перетерпит. Ведь Азирафель хотя бы сможет согреть его.

лови меня где-то.

***

Трудно жить нормальной жизнью, когда одна половина тебя боль, а другая — вранье себе о том, будто бы все могло быть нормально.

Кроули был диким и злым. Но у него хотя бы согрелись руки. Азирафель снова привел его в свое логово. Родное логово. Согрел, обнял, поцеловал. В сотый раз пообещал, что все будет нормально. В сотый раз соврал. Азирафель действительно верил, будто бы все могло быть хорошо.

Иногда Кроули казалось, что он, в общем-то, только и ждал момента, когда сможет залечить Кроули все раны. Лечить было нечего. Об этом когда-то ему говорил Гавриил. О медленном привыкании. Кроули привык, притерпелся, но не излечился.

У Кроули за всю жизнь была только одна ошибка. Любовь. И этим он перечеркнул себе нормальное существование, возможность размеренно дышать. В принципе — возможностью.

За полгода ничего не изменилось. За год тоже.

Первые полгода Кроули ждал, что Гавриил вернется и они смогут нормально поговорить. Эти полгода каждое растение могло услышать, как внутри, про себя, Кроули молил о помощи. Другие полгода слепо тосковал, мерз и все пытался с удвоенной силой найти панацею в Азирафеле.

Они сблизились. Действительно сблизились. Конечно, не так, как с Гавриилом. Гавриил Кроули доверял свое тело и душу. После него он не доверял ничего. Никому. С Азирафелем было хорошо, и это было правдой, но Кроули не хотел думать об этом, как о чем-то, что хоть отдали могло напоминать его отношения с Гавриилом. Ни секса, ни поцелуев, ни признаний в любви, ни доверия. Они ходили в рестораны, пили хорошее вино, гуляли по паркам и посещали выставки. Говорили о высоком так, будто Кроули в этом что-то понимал. Он не понимал, о чем говорили художники, но он понимал, о чем кричал этот неровный мазок темной краски в самом углу. Иногда чужая боль запрятана так хорошо, что её и не найти. Кроули умел находить.

В конце концов, Кроули стал лучшим амбассадором от боли. Он стал её лицом. Весь болезненный, погнутый и проржавевшей, он был восхитителен. В этом суть боли. Никакая любовь не смогла бы более его от этого исцелить. Не сказать, что Азирафель не пытался. Пытался, но он понимал, что это все бесполезно. Не потому что Азирафель любил не так. О, нет, своей любовью Азирафель мог воскрешать людей, восстанавливаться разрушенные памятники, наполнять иссушенные океаны водой и покрывать льдом тающие ледники.

Проблема была не в Азирафеле.

Просто Кроули сам стремился к этому. Как демону ему была положена боль, и без неё он бы просто сошел с ума. Гавриил излечил его, дал выжрать самого себя, а потом понял, что чем дальше они шли, тем меньше сил было у него держать себя в руках. Гавриил действительно был монстром в каком-то плане, и он это знал, и только поэтому он ушел.

Азирафель знал, что тем самым он просто сохранил Кроули жизнь. Но Кроули решил, что все было наоборот. Что его хотели убить.

Они пытались не говорить об этом. О Гаврииле. Это снова повторилось. И это повторится ещё раз, если Гавриил вернется, а Кроули снова его подпустит.

Азирафель боялся этого, как собственного кошмара, поэтому он только с какой-то тихой радостью наблюдал за тем, как Кроули снова воздвигал вокруг себя баррикады. Снова становился злее, яростнее, колючее. Снова отращивал когти, точил клыки, вымачивая их в яде. Кроули снова становился тем, кем должен был быть.

Тварью.

Азирафель и эту тварь любил. По крайней мере Кроули даже в нем не ковырялся. Был благодарным за оказанные услуги. За то, что действительно помог встать на ноги.

Они часто пили, чуть реже — говорили на личные темы, ещё реже — Кроули старался не рыдать на его плече. В самых исключительных случаях Азирафель гладил его по волосам. Он любил Кроули больше всего на свете и готов был быть с ним рядом в любом случае, в любых ролях, для любых целей. Методы, средства, задачи — какая разница, чем быть в его руках, если это все равно были руки Кроули.

Автоматом, ножом, святой водой — Азирафелю не жалко.

Они ведь действительно притерлись друг к другу. Кроули таскался у него по библиотеке, засыпал на диване, иногда терся о руки, ластился. А потом боязливо дергался, осознавая, к чему он стремился.

Кроули любви теперь боялся. По этой же причине страх он ощущал даже к себе. Любовь к Гавриилу в нем теперь не вытравить. Это просто было невозможно. Он сделал этот выбор там, на небесах, и теперь носил его под сердцем. Покореженным, разорванном, избитым сердцем.

Кроули слепо следовал своим принципам. В самом деле.

Любви к Азирафелю в нем не было. Была собачья верность, благодарность и привязанность. В каком-то смысле это даже было сильнее. В любом случае, об этом они тоже не разговаривали.

Было так много других тем.

Звякнул колокольчик. Азирафель поступь его шагов давно выучил. В этот раз он шел медленнее, не так развязно, неуверенно. В этот раз в его груди толкалось что-то, чего он бы не хотел озвучивать. Всё это Азирафель понял ещё до того момента, как он успел появиться перед его глазами.

— Всё в порядке?

Кроули за его спиной замер. И снова он выглядел лучше всех. Он был самым мертвым из всех знакомых Азирафеля душ, и он был в этой же степени самым прекрасным.

Эти коротко-подстриженные виски, напряженная челюсть, сведенные к переносице брови. Кроули жил в одном сплошном стрессе, состоящем из боли и голода.

— Предчувствие плохое. Стараюсь не думать об этом. Всё нормально.

Кроули сделал круг вокруг кресла Азирафеля, и тот вскинул бровь. Он отложил книгу и уставился в этот узкий, скрюченный в запятую силуэт.

— Что ты хотел спросить?

Кроули потер ладони, куда-то посмотрел и выпалил на одном дыхании:

— Ты ведь был на небесах, да? Как там Гавриил?

Без запинок. Без пауз. Два вопроса смешались в одно слово. Кроули будто боялся об этом говорить. Скорее всего он думал, что как только он скажет его имя — ему снова станет больно. И ему стало. Он выглядел как человек, у которого заболел зуб, но, во всяком случае, он пытался это скрывать.

— Был. Гавриил как всегда.

— Ужасно?

— Отвратительно.

Кроули снова зашагал по комнате.

— Нет, наверное, не из-за него. Не знаю. Всё утро то зубы чешутся, то органы. У меня в последний раз такое было перед тем, как он явился. Не знаю. Что-то не так.