— А другая?
— Гавриил, — на выдохе сказал Кроули, прикрыв глаза.
Брови Азирафеля удивленно вскинулись вверх, его лицо вытянулось, он приоткрыл рот.
Кроули моргнул, опуская взгляд к подоконнику.
________________________
Так тучи затмевают светлое небо. Темные, серые и тяжелые — они закрывают доступ к солнцу. Доступ к свету.
И Кроули ощутил непередаваемое спокойствие.
Он нашел что-то общее с ними. Неправильность и отсутствие чего-то. Странность запахов и мерзкое послевкусие — они говорили о чем-то, что всегда имело между собой схожесть. Кроули видел в отражении глаз Люцифера (он даже не сменил имени) себя. Что-то схожее. И что-то большее.
Если Гавриил говорил о Кроули как о чем-то большем, то, ха, он просто не видел Люцифера!
В нем будто было что-то намного большее, чем могло принять на себя это пространство. Небеса. Их цвет, глубина и яркость.
Кроули задумывался о происходящем все чаще. Его глупые вопросы, которые лезли из его глотки.
Что есть там, дальше? Внизу? Какова эта глубина? Если это все свет, то откуда идет порождение чего-то нового?
Из чего формируются новые чувства? Что их порождает?
Ничего не берется из ниоткуда.
Откуда-то это все пришло в нашу сущность.
Откуда, Богиня, расскажешь мне?
— Мне кажется, что что-то может пойти не так.
— Ты даже не попробуешь?
Голос Гавриила у самого уха.
— Я боюсь, что могу потерять тебя.
Признание выше любви. Сильнее. Глубже.
Впервые Кроули ничего не услышал в ответ. И тогда произошел последний разлом.
Так вслед за любовью, привязанностью, нежности, зародилось чувство бесконечно глубокой потери. Так Гавриил поселил в него это чувство. Чувство, которому не было названия
На этом кончились и касания к плечам, и создание звезд, и поцелуи за ухом.
Это не было восстанием. Это так это называли.
На самом деле это просто было ощущением того, как что-то окончательно треснуло и упало на них всех. На каждого. Гнев Божий.
За отсутствие веры. За недостаточную веру.
Не хватало всего лишь одной капли.
Той последней капли, что переполнила чашу терпения после того, как в Кроули зародилось чувство какой-то странной потери, а вслед за ним и недоверие в справедливость и равенство.
Никто не был виновен в том, что он сам выбрал для себя превосходство над другими в момент, когда ощущал непередаваемый покой в чужих руках.
Никто в этом не был виновен.
«ускоряйся во время падения» — шепотом у самого уха.
Последнее, что он услышал от Гавриила перед тем, как упасть в безызвестность.
________________________
Азирафель смотрел в глаза. В самую его суть.
— Насколько больно было падать, это ты хочешь спросить? — спросил сквозь зубы Кроули. В глаза и сознание врезались флешбеки падения. Кровавые и болезненные. Сломанные кости и прожженная плоть. Поврежденная сущность. Изменено сознание.
— Я не хочу ничего спрашивать, — сказал Азирафель на пониженных тонах и сделал несмелый шаг вперед. — Я хочу попросить тебя не притворятся. Покажи мне, о чем ты.
Дыхание на губах. Горячее и пахнущее сладким кремом.
Азирафель слаще бельгийского шоколада. Он кажется нужнее бесконечных поездок на машине в ночной тишине.
Чувство насыщения ходило вокруг Кроули. Осталось только коснуться. Протянуть руку.
Что я должен взять?
Ответы, кажется, на самой поверхности. И это так неправильно, но Кроули больше некуда падать. Ему отныне все равно на гнев Богини. Ему так на это все равно. Ничего не имело смысла.
Поэтому они оба вздрогнули, когда ощутили чужие губы на своих. Мягкие и теплые. Это обоим казалось необычным. Странным. Глубоким.
С Азирафелем целоваться было по-другому.
Поцелуй — для Кроули это никогда не имело ничего общего с людьми. Это всегда было чем-то большим. Ещё тогда, там, вверху, когда он нашел губы Гавриила и ощутил чувство странной потребности и нужды в большем, ещё тогда он осознал, что это было о гораздо большем, нежели он думал.
И сейчас он нашел губы Азирафеля и, кажется, задохнулся. На миг или два — не имело смысла. Его сердце зашлось в бешеном ритме, потому что это казалось чем-то таким правильным. Странным. Будто бы так он мог сказать что-то, что не рвалось из его глотки.
слова, что не были сказаны.
Его ладони нашли чужую спину, он подался ближе всем телом, будто бы откликался. И Азирафель — он тоже. Он ближе, теснее. Его губы, незнакомые и родные одновременно.
Это что-то новое. Волнующее.
Они отдалились буквально на миллиметр, так, что ощущали дыхание друг на друге.
Шесть тысяч лет ради этого момента.
этого ли ты хотел, Кроули?
черт, заткнись.
Для Кроули уже это не имело значения.
Почему он нашел покой в них обоих?
Почему это заставляло его рваться к ним обоим? Черт с ним, с Азирафелем. Но Гавриил? После всего, после пережитого, почему он…
Кроули забылся — Азирафель выловил ещё один поцелуй, касаясь только губами. Никаких языков, никаких слюней. Ласковые касания губ. Нежные и трепетные. Будто бы страх сделать что-то для партнера не так.
Переливающаяся за края нежность.
дай мне запомнить себя.
— И разве ж стоило столько бегать?
Голос Азирафеля звучал во тьме. Вместо звука капающий воды — его слова. И Кроули застыл, судорожно выдыхая. Его брови смещаются к переносице. Его голос дрожащий.
— Не знаю, Азирафель, я ничего не знаю.
Кроули бы ни на что не променял ад, но почему его руки так ищут света, почему губы кажутся слаще прощения, когда он находит их?
Почему всё это происходит?
— Расскажи мне, Кроули, что с тобой происходит?
Азирафель хотел помочь. Кроули это чувствовал. Так, как ещё ничего до этого.
Он перехватил его ладонь, сжимая в своей.
— Что, если я скажу тебе, что Богиня была зла на меня ещё до того, как я участвовал в восстании? Что, если я скажу тебе, что эдемские яблоки это лишь производное того, что мы создали с Гавриилом? Мы создали границу. Мы создали выбор.
Азирафель выдохнул. Его грудная клетка поднималась и тут же опускалась.
— И ты думал о том, что она этого и хотела?
— Безусловно. Только Гавриил по-прежнему среди вас, а я подумал о том, что хочу попробовать другой выбор. Выбор не о любви. Идиот, да? Думать, что я сильнее этого плана. Мы все её план.
