Мысли о том, что он сошел с ума, не тронули моей души. Не сказать, что я их ненавидел, но червячок, сидевший в голове, говорил, что все это к лучшему – они ведь не моя настоящая семья, у них есть свой собственный ребенок, которому все же стоит уделить больше времени и наконец начать воспитывать по-человечески.
Я всегда был обособлен, всегда себе на уме. Были моменты, когда я мыслил как взрослый, в другое время я был глупым ребенком, что только открывает мир перед собой.
Я понял, что мое одиночество было следствием поиска своего места в этом мире. Это понимание свалилось на мою голову огромной лавиной, что должна была погрести мое сознание под толщей льда и снега, но в итоге стащила за собой огромный пласт ненужного мусора. Я начал глупо улыбаться, ведь все стало ясно и немного понятней: те воспоминания о ночи, когда все изменилось, навевали грусть и детскую обиду, граничащую с невыносимой яростью и болью. Я осознал, что все было правдой: все, что случилось в ту ночь, все, что происходило после, и то, что было вчера. Машина резко остановилась так, что меня мотнуло вперед, и я ударился лицом о спинку сидения впереди. Буря, что клокотала в моей груди, вырвалась на свободу: я обзывал Вернона и всю его семейку всеми дрянными словами, что знал, в то время как он, не переставая улыбаться, вытащил меня из машины, нырнул в салон, подняв поломанные пополам очки, всучил их мне, пританцовывая захлопнул дверь и засеменил к багажнику. С тихим грохотом на асфальт упал старый чемодан. Он подтащил его ко мне под удивленные взгляды прохожих, истерически улыбаясь. Даже не попрощавшись, он нырнул в нутро машины и дал по газам так резко, что визг покрышек был слышен на всю улицу. Покрутив головой, я мало что увидел: размытые пятна людей и машин, что сновали взад-вперед, не обращая на меня и грамма внимания. Надев поломанные пополам очки, я добился прояснения картинки. Осоловевшим взглядом озираясь вокруг, случайно зацепил странно выглядящего прохожего – он вышел из переулка напротив, словно он только что там оказался. Пригнув голову и бросая дикие взгляды по сторонам, он кутался в странное пальто, что напоминало смесь плаща и пончо, но не это было его отличительной чертой: фиолетовый тюрбан на его голове был огромен и притягивал взгляды прохожих. Но все вдруг изменилось. Дойдя до старого паба с почерневшей от времени вывеской, он стал всем безразличен – люди словно куклы под чутким руководством кукловода повернули свои головы в другие стороны, оторвав секунду назад намертво прикованные к странному прохожему взгляды.
— Странный паб, – пробормотал я, оттащив чемодан к стене дома, у которого меня вышвырнул дядя.
Попытавшись сделать самый невинный вид, я начал следить за странным пабом, на который никто не обращает внимания: он был втиснут между магазином одежды и лавкой музыкальных дисков и пластинок.
Так вот я и стоял в попытках не привлечь внимания, при этом держа двумя руками дужки с разделенными линзами на манер бинокля.
— Чего это ты стоишь на улице, Гарри? – гудок басовитого голоса Хагрида заставил меня подпрыгнуть и чуть не броситься наутек. Зашипев на него рассерженной кошкой, я спрятал сломанные очки в карман и ткнул ему пальцем в колено жестом обвинения:
— Ты исчез! А потом дядя сошел с ума, выбросив меня посреди города прямо из тюрьмы! Теперь ты еще и подкрадываешься… Смерти моей хочешь? – с каждым произнесенным словом злость уходила, а взгляд великана смурнел, под конец он был готов зарыдать, так что пришлось взять себя в руки, ведь я не хотел обидеть его. Ладно, хотел, но уже не хочу.
— Прости, Хагрид, тяжелый день, ты извини, что я сорвался…
— Все в порядке, – он шмыгал носом, доставая огромную скатерть Франкенштейна – свой носовой платок. Утерев набежавшие слезы, он махнул рукой и пошел прямо через дорогу и редкий поток машин, что сигналили ему в бешенстве.
Проводив его удаляющуюся фигуру, я резко схватил ручку чемодана, припустив за проломом, что сделал ледокол со звучным именем «Хагрид».
— Ну стой же, я не хотел тебя обидеть, правда! Извини, пожалуйста! – вырвавшись прямо перед ним, я выставил руку, пытаясь его остановить. Как только мы пересекли тротуар напротив паба, все тут же забыли о нас, потеряв интерес.
— Не извиняйся, это моя вина, – шмыгнув носом, он начал реветь словно маленький пароход каждую секунду, сморкаясь в огромный носовой платок, сшитый из множеств лоскутков разной ткани – как по фактуре, так и по цвету.
— Ну не хватало мне ребенка успокаивать! Пусть еще такого здорового… Между прочим, я сам еще ребенок, – пробурчав это себе под нос, я решительно всучил тяжелый чемодан в лапищу великана и, взяв его за вторую, за палец, если точнее, повел внутрь.
Он вроде взрослый мужик, по примеру расстроенного дяди нужно ему налить стакан бренди. Хотя… Я смерил его оценивающим взглядом и, смотря на его заплаканную косматую рожу, понял: никаких стаканов – ведро.
Дверь призывно скрипнула, и мы вошли в полутемное помещение, залитое редким светом свечей. Публика здесь была бомжеватого вида, встречались индивидуумы, похожие на клоунов или жертв автокатастрофы с участием фуры, везущей страусов-мутантов, нескольких машин, заполненных краской, и целым автобусом вусмерть пьяных футбольных фанатов.
К нам тут же повернулись все лица, и в тишине, что накаляла и так нездоровую атмосферу, я не придумал ничего лучше, как выгородить плачущего гиганта:
— Ему альбатрос в глаз попал, здоровяку хоть бы хны, а птичку жалко… – все тут же, потеряв интерес, начали вновь заниматься своими делами, кто кивая, а кто просто улыбаясь на мою исповедь – я был в шоке. Как это могло сработать?
— Тебе как обычно, Хагрид?
— Не-ет, у меня дело… – стукнув великана по коленке – выше не доставал, – я потащил его к барной стойке и к мужчине жутковатого вида, что протирал и так грязный стакан грязной же тряпкой.
— Давайте ему как обычно, двойную дозу, у него горе, – на что жутковатая харя обтянутого бледной кожей черепа хихикнула жутковатым смехом старого бульдога-паралитика, блин, словно старые ставни колыхнулись на ветру, издавая скрипы:
— Да-а, Хагрид любит животинку…
Поставив перед ним стакан размером с ведро, он начал сливать туда несколько бутылок с разными жидкостями, делая убойный коктейль. С трудом пододвинув стакан к усаженному на ветхий стул великану, я твердым голосом приказал:
— Пей!
Первые десять минут были судорожные глотки и вздохи со сдавленными рыданиями:
— Мне поручили ответственное дело, а я так радовался, что полезен, и забыл тебя предупредить. Еще и с Конфундусом напортачил – твой дядя, скорее всего, еще пару дней отходить будет, ты перепугался, наверное… – дальше был пьяный лепет успокоившегося гиганта. – Я же тебя помню вот такусеньким… И-ик. Когда твоих маму и папку убил Вол… И-ик. Волде…И-ик, – махнув рукой: – Сам-Знаешь-Кто. Я первым прибыл в твой разрушенный дом. Дамб-и-ик, Алп-с-с Даблдор послал меня забрать тебя и-ик…
Сначала мне было стыдно за его поведение, но потом, прислушавшись к пьяному болтуну, я узнал много интересного. Все было так хорошо, пока с глухим ударом его лоб не встретил столешницу – и снова тишина. Испугавшись, я встал на стул, чтобы дотянуться до его шеи проверить пульс – но храп меня опередил.
— Вот же жопа!
Том, бармен паба “Дырявый Котел”, махнул рукой в глубь зала, и два паренька с измученным видом обреченных на смерть, закинув огромные руки на плечи, потащили гиганта наверх по ступенькам:
— Мистер Поттер, я рад нашей встрече, пусть наше знакомство и пришлось на такой тяжелый момент, – шепотом произнес он. – Все же могу ли я Вам чем-то помочь?
С благодарной улыбкой за понимание и поддержание моего инкогнито я так же шепотом обратился к нему:
— Да, спасибо, очень приятно. Мне бы попасть в Косой Переулок, и да, у меня нет денег заплатить Вам за выпивку, но я, как только смогу, отдам…
— Не стоит, это очень благородно и честно с вашей стороны, но я предпочту выставить счет Рубеусу. Но насчет денег – Вы не совсем правы, я уверен, что Ваши родители – да пребудут их души в покое – оставили Вам наследство.
