Сорвав с себя футболку, липкую от пота, я тихонько соскользнул с кровати и открыл сундук, надевая чистую белоснежную рубаху.
Теперь уже я смотрел на свое отражение и улыбался лихой и в то же время грустной улыбкой, завязывая красный галстук. Я был готов. Надев штаны, я не стал заправлять рубашку – мне было все равно, – не стал надевать и носки, которые были закинуты хрен знает куда. Надел кеды и, с улыбкой погладив ствол пистолета с гравировкой его названия Automag III, привычным жестом заправил его за пояс. Отцовская мантия мягко легла на плечи, и я, бросив последний взгляд на спящего друга, тихо ушел, не став его будить.
Я выучил урок, где может умереть один — незачем брать еще одного. Одних похорон и так достаточно.
В гостиной было пусто и тихо, так что я незаметно прошмыгнул на выход, пожирая глазами убранство коридоров замка. Блестящие и иногда пыльные доспехи, что тихо провожали меня скрипами своих шей или того, что им их заменяло. Было тихо, запахи близкого леса и шелест деревьев доносились даже сюда сквозь редкие открытые окна. Ветхие тучи застилали небо, все же пропуская лунный свет и едва видимые россыпи звезд на темно-синем небе.
Каким бы прекрасным оно ни было, я очень хотел увидеть рассвет, ощутить солнечные лучи на лице, сощуриться, выдавив довольную улыбку, и дышать.
Лестница, словно дожидаясь момента, как только я стал на первую ступеньку, плавно переместилась ко входу в запретный коридор, где с тихим гулом вспыхнул синий огонь, горящий в чашах. Подойдя к ним, я снял капюшон, жадно всматриваясь в языки холодного пламени, что горели, не дотрагиваясь своими сосредоточием к дну каменных чаш. Проведя рукой по плавным стенкам гранита и не отдернув руку, когда она запекла разрезом, словно меня полоснули ножом по ладони, я мрачно вздохнул.
Барабаны забили в голове, вторя сердцу, что глухо и спокойно стучало у меня в ушах. Мир снова пошел рябью, выцветая контрастной серостью, но я уже не боялся – сложив порезанную ладонь лодочкой, я по капле цедил кровь в каждую из чаш, проговаривая слова что врезались мне в подкорку: Ghaeme ighet.
Голубой огонь жадно пожирал багровые капли, меняя свой цвет на красно-желтые тона, и я начинал ощущать тепло, идущее от него, покалывающее и согревающее.
Как только темень зала разукрасилась отсветами живого огня, я толкнул дверь, ведущую в логово цербера с палочкой наготове в правой руке и пистолетом – в левой.
В нос тут же ударила вонь собачьего пота, металлический запах крови и вываленной на пол требухи вперемешку с дерьмом. На полу, на стенах и даже на потолке все было покрыто кровавой кашей, осколки костей решетили стены, клоки шерсти липли ко всему, а смрад черным облаком мух ударил в нос, вышибая слезы. Сделав шаг назад, я закрыл дверь и, вновь сорвав капюшон, с вуалью на лице согнулся в приступе рвоты. Опорожнял желудок я минут пять и пытался отдышаться столько же. Сплевывая тягучую слюну с отвратным вкусом, я, утерев рукавом белой, некогда белой, рубашки, распрямился:
— Пиздец песику, тьфу. Лучше Хагу об этом не говорить, если… – я не успел договорить, так как из противоположного конца коридора с такой же дверью раздался тихий стон. Вновь достав пистолет и подняв с пола выроненную палочку, что местами была заляпана рвотой, я осторожно открыл дверь, чтобы увидеть очередное месиво, не такое жуткое и почти что целое.
Белое лицо было залито кровью, что засохшими дорожками шла со лба, залив слипшиеся волосы, так ненавистный мне профессор полусидя прислонился к стене, бессознательно бормоча, но продолжая сжимать жуткого вида порез с пузырящейся из него кровью на бедре. Времени не было, так что, присев на корточки, я сорвал с шеи галстук и, перемотав ногу, накрутил узел, создав жгут повыше раны. Дернувшись от цепкой и липкой от крови хватки на руке, я увидел его заплывший взгляд безумных глаз:
— Уходи отсюда. Прочь! Прочь… – хватка ослабла, и я стряхнул её словно налипшую грязь.
— Хрен тебе. Но все же Гермиона ошиблась, не Вы желали заполучить камень для него.
Вновь проверив жгут, я потуже его затянул и, проверив слабый пульс на его шее, встал, вытерев ладонь о его мантию и похлопав по плечу.
— Бывайте, профессор, как ни прискорбно это говорить, но надеюсь, что свидимся… Мудила.
Вновь комната с гирляндами кишок на стенах, и я, осторожно переступая островки мясного супа и едва сдерживая ком желчи, подступивший к горлу, прошел в арку, за которой был длинный переход. Серый камень пола был усеян ошметками птичьих тел, перья окровавленными сгустками липли к стенам, но смрад стоял не настолько ужасный. Наступив на что-то звякнувшее, я вновь присел на одно колено, чтобы поднять птичью голову, у которой не было клюва, вместо него был острый клин острия металла. Подняв палочку с зажжённым Люмосом повыше, я смог разглядеть отблески обломанных лезвий, усеивающих пол.
— Ну нахер таких птичек, кто блин такое придумал. Ж-жесть!
Коридор закончился широким залом, где вновь была разруха, среди высоких и массивных колон покоились остовы огромных фигур из камня и металла. Оплавленные, с выбоинами и разрезанные словно горящим ножом масло, на полу лежали, сгорбившись стояли и оплавленными кучами стекали, шипя на обмороженных остовах, огромные каменные воины. Словно шахматные фигуры, увеличенные в сотню раз. Их мечи были разрушены, перекручены и расплавлены, остатки боевых серпов осколками усеивали пол, в то время как огромные булавы и алебарды все же пережили бой, торча копьями из тел поверженных гигантов.
Слов у меня не было, лишь пышущий жаром ярости страх, холодком струившийся по позвоночнику. Хотелось материться, развернуться и бежать, но я знал, что он меня найдет, рано или поздно. И я пошел дальше, пробираясь сквозь завалы камня и тел павших сторожей, чтобы увидеть далекий свет, лившийся впереди.
Там, в длинном, и так похожем на предыдущий, зале, горело пламя. Жадно гудя, стены огня создавали узкий коридор между центральных колон. И там, в темноте боковых переходов, перекручивались длинные протуберанцы змеиных тел, или мне так казалось. Они словно одно живое кубло прятались от света пламени во тьме, корчась от агонии в тени.
Волосы на голове зашевелились, мурашки табунами побежали по коже рук, когда я осознал, что это за хрень. Это были огромные, разросшиеся до невероятных масштабов Дьявольские Силки. Растение пятого класса опасности, боящееся света и жрущее людей после того, как задушит их. Поливают желудочным соком, который с избытком выделяют специальные отростки, чтобы затем впитать и дальше ожидать новую жертву.
Отвернувшись, я трясущимися руками заправил пистолет за пояс на спине и, спрятав палочку в рукав рубашки, начал шлепать себя по щекам в попытках привести себя же в чувство. Щеки я отбил, но мандраж с липким страхом не пропали, и правда, если бы я не сходил в туалет перед желаемым, но не полученным мной сном, то точно обгадился бы с перепугу.
И вот последний зал, и вновь колонны с чадящими факелами на них и высокое зеркало, у которого спиной ко мне стоял человек. Радость, что этот урод попал в плен зеркала и сейчас окочуриться, была выметена хлопками рук, лившимися в десяти шагах впереди – я вновь не заметил, как подошел к зеркалу так близко. Оно вновь шептало, но я его не боялся, я боялся его – человека, чья бледная перекошенная рожа с гуляющими по ней тенями отражалась на поверхности ужасного зеркала. Порыв ветра сорвал мантию отца, отбросив его мне за спину, но я не отвернулся.
— Я поражен, правда. Я все же спешил и изрядно наследил, но ты не убежал. Как храбро… – его медовый голос больше не заикался, да и манеру поменял, чтобы через секунду сорваться на злобное шипение: – И как глупо, маленькая тварь!
— Пошел ты нахуй, уебок! – выкрикнул я, направляя на него палочку и выплескивая всю злость узким лучом, что был щелчком пальцев развеян словно туман.
— Ах-ах-аха-ха-ха-ха-хах! Первокурсник, пытающийся убить меня! Ах-ах-ах-ах-ах! – его истерических хохот лился отовсюду, а лицо, словно обтянутый лишь кожей череп, выгибало рот, в котором перекатывался пурпурно-лиловый язык, разбрызгивая пену и слюну.
