Ната захватила с собой взятые взаймы пятьдесят лари.

  Лечу на сумасшедшей скорости, съезжаю по Сараджишвили на Руставели,  сворачиваю на спуск Элбакидзе. На «Лукойл» времени нет, заправляюсь тут же, сворачиваю на Табукашвили, к Мтацминдской полиции.

Влетаю во двор, выскакиваю из машины, взбегаю по лестнице. Нигде ни души. Мечусь по коридорам, реву во всю глотку, ниоткуда ни звука. Вспоминаю, что Мтацминдскую полицию объединили с Крцанисской и перебазировали на Атонели.   Голова!

  Завожу машину, чешу на Майдан.

  Как-то я подвозил Мари к этому Маркарашвили, остановил здесь,  на площади. Ее уже ждал какой-то мальчик, и они вместе пошли дальше пешком.

Выпрыгиваю у моста. Ната всю дорогу названивала в патрульную службу, но не сумела связаться, и я ловлю такси и прошу у водителя:

– Если встретишь патрульных, подошли вот к этой, моей, машине. Боюсь, как бы не убили мою дочку! Скорее! Прошу тебя…

  Таксист с подозрением оглядывает меня и срывается с места.

  Перебегаю площадь. Осведомляюсь по будкам, как звонить в патрульную службу.

  Отвечают, что ноль-два-два.

  Сетую, что не пробиваюсь через восьмерку.

  Уверяют, что восьмерки не нужно.

  Торопливо набираю и кое-как попадаю:

– Девушка! Девушка! Помогите… Пришлите кого-нибудь… Как куда? Сюда!..

  Домашний номер телефона  знаю… Адреса не дают! Моему ребенку плохо, а адреса не дали! Как бы ее там не убили!.. Прошу вас… пожалуйста… поскорее!

– Ладно-ладно! Недавно звонила ваша жена. Я связалась с компьютерным центром. Адрес мы знаем, и группа выехала! – успокаивает меня женский голос.

Показывается патрульная бело-голубая машина с включенной сиреной и мерцающими фарами на крыше.

  Вокруг нас шастают, присматриваются-прислушиваются любопытствующие из близлежащих дворов.

– Скорее! Вот телефон. Мой ребенок! Она там… Это квартира вора! Помогите!

– Понятно-понятно! – вызывает патруль вторую группу. – Выехала? Спасибо…

– Она уже на Белуджской. В номере двадцать шесть. Но там все заперто.

  Подкатила вторая патрульная.

  Кричат, чтоб мы ехали за ними.

  Мчимся. Влетаем на Белуджскую.

  Запертую парадную дверь со стороны улицы выломали. Ворвались и вбежали во второй этаж. Порывались взломать и здесь.

  Я бегу впереди всех. Патруль несется за мной, норовит опередить.

  Спрашиваем квартиру Маркарашвили.

– Это с другой стороны. Нужно обойти! Вход Куркумельской семнадцать.

  Бросаемся обегать.

  Дворик с домом старинной постройки, аккуратно выбеленным, с забранными жалюзи окнами. Вверху окон два, внизу одно. Сейчас все темным-темные, ниоткуда ни лучика света.

  Патруль переговаривается по рациям, удостоверяется, что не ошибся.

  Звоним  в дверь. Никто не отпирает.

  Даже и сейчас, когда я просто рассказываю, у меня дрожат руки.

Как быть?! Не забывай, что мой прадед спустился сюда с гор, из Хевсурети.

Я прихватил с собой скальпель, и мне было до лампочки, что Шалва Маркарашвили отпрыск вора в законе. Если б не застал Мари живой, искромсал бы его в клочья, и никакой патруль не помешал бы мне, и где мне было бы помнить, что я почтенный отец семейства и солидный ученый, что защитил кандидатскую по офтальмологии и что пишу докторскую диссертацию!

– Патрульная полиция! Откройте! – в который раз напоминают притаившимся в доме.

  Наверняка в нем кто-то есть. Я заметил движение жалюзи во втором этаже. К тому же за ним вспыхнула и тут же погасла лампочка. Мелькнул – я различил – абрис головы странной, четырехугольной формы, и я понял – пришлось как-то его видеть, – что это не кто иной, как Шалва Маркарашвили.

– Открой, Шалва! Открой! Отвезу ее в больницу! Не убивайте, мать вашу!

  Открывать, что и говорить, не открывали.

  Патрулей и разных других все прибавлялось. Явился даже телезвезда, по совместительству и в основном высокий полицейский чин Джомарди Мебуке.

Пришел и кто-то в гражданском, назвался начальником и выдвинул особо строгое требование.

  За дверью и ухом не повели.

– Откройте! Откро-ойте! – вопил я.

  Прибежал патруль из того, первого, дома, рассказал, что два пахана вылезли на крышу, одного их них поймали, второго и след простыл.

  Сгоряча я заподозрил, что в доме хранилась большая партия наркоты, подлец – тот, что бежал, – захватил ее и, должно быть, уже где-то припрятал.

  Привели пойманного.

  К нему бросилась Ната:

– Вахтанг! Сынок! Мари там?! Ну, скажи… ты ведь бывший ее сокурсник!

– Что за Мари? Понятия не имею! – отперся и открестился он.

  Уже в наручниках его подвели к белой железной двери, под натиском он призвал тех, что внутри, отпереть, потому что нет ни малейшего смысла упрямиться и упираться. Наконец изнутри отперли, и я первый вломился в квартиру.

Из-за плотно закрытых окон в комнатах душно.

  В просторной столовой первого этажа накрыто на пару-тройку персон.

– Да не сюда! Вверх по лестнице! – подталкивали меня сзади.

– Теперь налево! Входи!

  Врываюсь налево.

  Комната, должно быть, та самая, из которой выглядывали.

  Мари, разутая, лежит на двуспальном диване. По обе стороны от него по полу растекаются  лужицы рвоты, от которых, однако, спиртным не несет.

  Подскакиваю к дивану, первым делом бросаюсь осматривать вены. Вроде в норме, но говорить бедняжка не может.

– Ничего, дядя Каха, она… Ну, совсем немножко, всего-то четыре стопки… чуть-чуть приняла, и вот вам, пожалуйста! – оправдывается Шалва.

– Но почему ты не позвонил, чтоб мы сразу взяли ее в больницу! – взвизгивает Ната.

– Думал, позвоню утром.

– Пошел вон! А я думал, ты человек! – рявкаю я. – Скотина! Да скорей же!

– Позвонили! Уже позвонили… Вот-вот приедут, – урезонивает меня Джомарди Мебуке, – будет тебе… Ну, приняла каплю, и все дела…