Оставшаяся под ним рубашка из эльфийского шелка была совершенно прозрачна, и Тауриэль знала это. Постояв немного, и не решаясь поднять голову, она села на кровать, едва не утонув в пышной перине.
Кили улыбался. Неспешно расстегнул кафтан, бросил его в сторону, скинул с ног сапоги, стянул штаны, оставшись также в одной рубашке, почесал в затылке, скептически оглядел кровать, словно прикидывая, что ей предстоит выдержать…
— Кили, — произнесла Тауриэль через силу, не поднимая лица, — потуши лампу, пожалуйста.
***
— Вот она, бесстыжая, — проворчал старый Гас, узрев очередную «замаскированную» эльфийку в заведении.
Сначала он решил, что она пришла за товаром, накануне доставленным из Лихолесья. Еще одна любительница волшебных грибов и дурманящего дымка. Или, возможно, где-нибудь здесь ее ждет дружок, тоже из остроухих. А может, и из людей — стервы эти эльфийские на что только не гожи.
Но когда к эльфийке спустился собственной персоной постоянный жилец «Тупичка» — гном Кили, и с превеликим почтением повел ее за руку, как благородную даму на балу, к себе в мансардный этаж… и когда спустя час она все еще не вернулась…
— Ох уж эта молодёжь, — неодобрительно заметил Доходяга Гас, и вознамерился на следующий же день проверить, не провалился ли потолок над вторым этажом.
А то мало ли.
***
— Я так просто… не могу, — выдавила Тауриэль, когда погас свет, а Кили оказался с ней рядом на кровати, и обнял ее крепко и жарко.
«Просто? Пять лет бессонницы — просто?!» — взвыл кто-то внутри Кили, но он не дал нетерпению возобладать, и отпустил эльфийку.
— Я все понимаю, — тихо сказал он, чувствуя, как горят щеки, — и не тороплю.
Они снова целовались. В темноте она осмелела, и начала прикасаться к нему: вела тонкой ладонью по его ногам, по груди, по плечам. Кили задыхался от желания, и не пропускал ни единого шанса снова и снова целовать ее — руки, плечи, грудь, шею, лицо, губы, снова плечи. Подогнув ноги, она приблизилась больше, прижалась, нежная и трогательно неловкая — Кили мог читать, как по книге: ей хотелось дотронуться до него, и она стеснялась. И все равно прикасалась, и целовала, дразня острым языком и даже покусывая.
Он взял ее руку и прижал к паху, и улыбнулся в ее губы, когда она издала удивленное и немного испуганное «ах». Кили страшно захотелось сказать что-нибудь глупое и пошлое, что он немедленно сделал — на родном языке, чтобы не разрушить очарование момента:
— Жалеешь, что не познакомилась с ним раньше?
И вдруг реальность вернулась к нему, когда она сжала его член рукой — слабо и неумело, очевидно, не представляя, что делать дальше.
— Тауриэль, — прошептал он, не отстраняя, все же, ее руку, — ты… была близка раньше с кем-нибудь?
Ее участившееся дыхание едва не свело гнома с ума. Но потом она ответила:
— У нас все совершенно по-другому.
— Как? — спросил Кили, скидывая, наконец, рубашку, и подбираясь к ней еще ближе, — расскажи мне. Расскажи мне, чтобы я мог любить тебя так, как ты того хочешь.
Тени ложились на ее лицо, когда она прижалась к нему, и вдохнула его запах, зарываясь носом в густую поросль на груди.
— Так, как раньше, я не хочу больше никогда.
Кили застонал, теряя над собой контроль окончательно. Прочь полетела ее тонкая рубашка, что-то покатилось по полу. Тауриэль, задыхаясь, шептала незнакомые Кили слова на синдарине; прижимала его к себе, прижималась к нему, целовала его, обнимая руками, ногами…
Под окном кто-то опять дрался и звал на помощь. Налетевший на Дейл ветер со скрипом вращал ржавые флюгера на крышах.
***
Внизу старый Гас и парочка постояльцев не столь солидного возраста проводили отменный вечер за решением животрепещущего вопроса:
— И всё же я не пойму. Как он ее того самого? — в десятый раз спросил один из них, рыбак Молин.
— На четвереньки поставит.
— Допустим. Но это же… она же того… не влезет он в нее, — с глубоким сомнением на лице ответил рыбак.
— Это еще почему?
- Ты что, в городских банях не был? А ты Глаю спроси, каково это, с гномом-то. Они все к ней ходят.
Глая, сверкнув в сторону мужчин густо накрашенными глазами, хмыкнула. Повела полными обнаженными плечами, точно признанная красавица, позволяющая черни собой любоваться, и уперла руку в бок. Очередь из клиентов на ближайшие часы была ей обеспечена.
— Ну, развернет как-нибудь, да и… — не сдавался собеседник Молина, опустошая кружку. Молин почесался.
— Эх, вот бы разок глянуть, да? Раз не светит нам-то, — произнес он мечтательно.
Старый Гас покачал головой, выставляя следующую пинту пива.
— Молодёжь, — буркнул он строго, не желая даже перед собой признаваться, что «разок глянуть» он был бы не против и сам.
***
Тауриэль сидела у Кили на коленях, лицом к нему, и таяла в его руках, вздрагивая и постанывая.
— Ш-ш, — успокаивал он ее с каждым осторожным движением, и снова влажно и глубоко целовал, — сейчас, сейчас…
Безумие. Сладостное, лишенное слов, договоренностей, правил и приличий, конечно. Если бы слова у Тауриэль оставались, она бы кричала, что жизни прежде не существовало, и Арды не было, и ничего вокруг в кромешном мраке — только это медленное, с ума сводящее погружение Кили в нее. Он, огромный, обжигающе горячий и твердый, проникал глубже и глубже, и не было проникновению конца.
Вот. Теперь. Теперь он замер, прижавшись к ней, и выдохнул, и, обнявшись, они застыли вдвоем в неподвижности. Тауриэль дышала мелко и часто, перед глазами ее все плыло, а внутри пульсировал и дрожал член Кили — и каждый удар тока крови она ощущала всем телом. Потом правая его рука заскользила вниз, и он начал ласкать ее — медленно и осторожно, едва касаясь, лишь обозначая ласку. Но для Тауриэль этого оказалось достаточно.
Она не заметила, когда Кили стал двигаться, сильнее и быстрее. Не заметила, как он сменил позу. Казалось, ее ласкает ураган, стихия, невидимая и вездесущая, предугадывающая все желания и мгновенно их исполняющая.
Руки его ласкали ее теперь везде, сжимали соски, овладевали ее телом смело и беззастенчиво. Влажная и горячая, возбужденная до прежде неизведанного предела, она двигалась теперь в такт с Кили, подчиняясь его властным рукам. Внизу живота нарастало чувство пустоты, перед глазами все заливал белый свет. И вдруг Тауриэль услышала свой собственный голос, издавший невозможный животный стон, и хрипло вымолвивший слово:
— Ещё!
Если он и остановился от удивления, то лишь на миг.
— Ещё! Хороший мой, светлый, любимый, ещё! — не она, это никак не могла быть она, кто-то другой ее губами выкрикивал эти слова. И вот, где-то в другом мире — там, где оба они находились, и где по-прежнему не было Средиземья, Арды и вообще ничего не было, кроме блаженного и безвременного соития, горячая пустота вдруг распалась на тысячи сверкающих звезд и, задрожав, поглотила Тауриэль.
— …да, моя золотая, да, моя, моя, моя, да…да!
Падая в сверкающую звездную пустоту, она услышала его рык и всхлип, стон, похожий на рыдание, и поймала губами его губы, и вишневый вкус его слюны и дыхания. Теперь среди звезд они были вдвоем. И, обхватив его приятную тяжесть руками и вжав изо всех сил в свое тело, Тауриэль закрыла глаза, не желая больше ничего в целом мире.
