И чем дальше они шли, тем больше Тауриэль падала духом. Кили, ее Кили, в самом деле выбирал приданое. Значение этого слова ей объяснили в первой же лавке, куда она зашла, когда гномы удалились на безопасное расстояние. И в каждой лавке ей обязательно расхваливали товар, добавляя, что его не зазорно купить даже невесте наследника Торина Дубощита, Подгорного Короля. И в каждой лавке она все больше теряла чувство реальности. Да что может быть ей за дело до какого-то гнома и его покупок? Чем она занимается вместо… вместо всего остального?

Лавка стекольщика. Благовония. Краснодеревщик. Мастер ламп — здесь Кили зачем-то купил галлон лампового масла, самого дешевого. Тауриэль шла за гномами, как привязанная, и жалела лишь о том, что в основном видит Кили сзади, и редко может его разглядеть хотя бы в профиль.

Бездумно она обошла преследуемую добычу, когда гномы вновь заглянули в очередной магазин, и застыла в нескольких шагах от выхода, спрятавшись за прилавок зеленщика.

Просто посмотреть ему в лицо. Один раз. Просто увидеть — и можно дышать дальше, идти куда угодно, возвращаться к сплетням, шелку и бисеру, ко всему, что она ненавидит. Мимо проволоклась повозка, запряженная ослом, и протиснулись двое мужчин, задевших ее и едва не сваливших. Проклятый, тесный, душный город! Подол платья был уже весь в грязи; тщательно подобранная обувь, неброские украшения, все это покрылось слоем пыли и какого-то нагара, серого и противного.

И, словно мало этого было, налетевший ветер не только отбросил с ее лица капюшон, но и запутал в ее волосах какую-то гадость — то ли птичьи перья, то ли полусгнивший капустный лист. Тауриэль брезгливо стряхнула это, и услышала:

— Хороший день, госпожа.

День определенно выдался совершенно необычный. Это был голос Кили. И первое, что она увидела, обернувшись — с обреченностью всходящего на эшафот — были его ясные, милые, торжествующие карие глаза.

***

Вечером, глядя из открытого окна на город, Кили курил трубку, наслаждался многоголосьем Дейла, и умиротворением, наполнившим его с самого утра, с первого визита к эльфам Ривендела.

Четкое, ясное, не допускающее ошибки понимание, родившееся после встречи на улице Торговой: «Она помнит меня. Она тоскует по мне. Она… все еще… любит». Не было никаких иных причин, какие вероятности ни придумывай, оказаться Тауриэли на заплеванной улочке, с пустыми руками, без сопровождения, без корзины для покупок, лицом к лицу с ним, Кили.

Под внимательными взглядами окружающих, до чего странно было говорить им двоим, знающим общую правду!

— Рада видеть вас. Надеюсь, ваша семья в порядке.

— Это так. Спасибо, что вы интересуетесь. Мы делаем покупки.

— В Дейле большое разнообразие товаров.

— И будет больше, если…

Вся эта ерунда, которую принято произносить в мирное время, и от которой можно избавиться только угрозой немедленной смерти. Откуда прорастает вездесущее лицемерие? Где оно пряталось раньше? Зачем шелуха? Но, с другой стороны, как приятно было смотреть ей в глаза — и читать мысли так, словно никого рядом не было, и всех ненужных слов не было, и гори он огнем, этот Дейл вокруг! Есть лишь ее певучий нежный голос, тревога ее бледного лица, и немой диалог между ними, который никто не услышит.

«Я скучала, дай мне посмотреть на тебя» — «Я хочу снова тебя увидеть, снова и снова видеть тебя» — «Говори, что хочешь говори, что хочешь делай, только не отворачивайся, только не оставляй меня».

— …Несомненно, погода налаживается. А сейчас вы извините нас?

— Прощайте.

И все так изысканно, так ровно! Тогда как глаза ее лихорадочно блестели, жадно вбирали каждый его жест, каждое движение.

Кили затянулся покрепче, вытянул ноги, положил их на подоконник, и погрузился в сладостные мечтания. Теперь ему уже не было столь стыдно за произнесенные глупости пять лет назад. Теперь он знал, что говорить. И что делать. Только бы увидеть Тауриэль еще. Только бы остаться с ней наедине. Коснуться ее рук, приблизиться к ее не по-эльфийски выразительному лицу, дать ей понять…

Из своих сладких грез Кили был вырван самым жестоким образом — в окнах напротив, над конюшней госпожи Фаи, опять началась какая-то свара продажной постоялицы и ее клиента, и грубая брань наполнила ночной воздух.

Попрощавшись с романтическим очарованием весеннего вечера, молодой гном закрыл окно, повалился на постель, и мгновенно заснул.

***

Спустя два вечера, проведенных в одуряющей скуке и невыносимом общении с эльфийками в посольстве Ривендела, Тауриэль решилась: плевать на все, но Кили ей нужен. Еще хотя бы раз. Пусть снова посмотрит на нее, как прощаясь пять лет назад. Пусть снова посмотрит, как два дня назад. Пусть даже и вовсе не увидит ее, пусть отвернется — но…

Он ей нужен, до того, как женится на своей невесте, до того, как превратится в настоящего городского гнома. До того, как назовет все, бывшее прежде, глупостью юности. До того, как Тауриэль навсегда потеряет своего Кили. Она подавила рвущееся из груди всхлипывание. Непростительная слабость, непростительная откровенность.

Однажды Кили был прям и откровенен с ней, и теперь пришла очередь эльфийки. Но как простить судьбе все, что произошло? Неужели ей так и не прижаться к колючей щеке лицом, не обнять его, не заснуть в кольце его рук и не проснуться рядом?

На третье с момента встречи утро Тауриэль не выдержала пытки, и решилась окончательно. Спустившись в торговый зал, она подобралась к книгам счетов, и нашла адрес, оставленный Кили. И меньше чем через час уже стояла в недоумении перед вывеской «Тупичок Фаи», в одном из таких районов Дейла, о котором не хотела даже и знать, что они существуют.

Здесь живет Кили? Скупивший едва ли не самые дорогие шелка и парчу мастериц Ривендела? Возможно, здесь он остановился лишь на день?

Разруха была повсюду. Казалось, налет дракона случился только вчера и именно здесь. Закопченные стены, вонь городской открытой канализации и вездесущие бродячие собаки соседствовали с визжащими детьми и измученными домохозяйками, какими-то полуощипанными курами и мясными тушами, висевшими чуть поодаль. Тауриэль зажала рот рукой, и поспешила пройти к трактиру.

Трактирщик, смрадно дыша кислой брагой из-за гнилых зубов, также ее не обнадежил.

— Гном-то? Ентот, Кили? Живет, — согласился он, — только ты не с той стороны зашла. Он над этим, Доходягой Гасом живет. Это там.

Доходяга Гас тоже был трактирщиком, и руководил еще более обшарпанной харчевней для, очевидно, беднейших слоев населения. Мимо столом то и дело мелькали оккупировавшие верхние этажи доходного дома жильцы, один другого непригляднее. Висел низкий, режущий глаза дым. Пахло мочой и плесенью.

Тауриэль беспомощно обвела помещение взглядом. Сердце ее болезненно сжалось. За одним из столов сидел Кили и смотрел на нее безотрывно.

Расстояние в пятнадцать шагов между ними было страшнее любой пропасти. И вдруг эльфийке стало как никогда ясно, что совершенную глупость уже не стереть. До конца бессмертной жизни она будет помнить, мучительно желая забыть, все, что происходило между ними за прошедшие четыре дня. И, возможно, ей следовало отвернуться и бежать как можно дальше…