Знают, когда пальцы должны быть смочены слюной, а когда — сухими, когда стоит запускать руку между ног, а когда — играть языками, и как долго это делать. Тегоан видел, что смуглянка чуть робеет, словно своими прикосновениями рыжая уговаривает ее открыться, напористо убеждает в своей кипучей страсти. Силуэты вырисовывались вместе с важными деталяи: курильница, опрокинутый бокал, браслет с бубенцами на лодыжке куртизанки, ухоженные розовые ступни, не знающие труда ступать по мостовым в неудобных ботинках.

— Мужчины так не умеют, — чуть хрипло прошептала рыжая, обращаясь к Тегги, но не глядя в его сторону, — мужчины хотят что-то доказать… ах! — но никогда не чувствуют… этого.

Она медленно раздвинула ноги своей подруги и опустилась между ними, стискивая пальцы на ее бедрах. Рыжая макушка немного мешала обзору, но главное Тегоан уже увидел. Успел поймать приглушенный вздох с приветственной улыбкой на лице брюнетки, успел заметить ее движение языком по губе, пьяный счастливый взгляд, услышать мягкое грудное ворчание…

Но только Тегоан набрался смелости, чтобы поразмыслить, не присоединиться ли все же к девушкам, оставив наброски на потом, как за его спиной шумно зазвенели колокольчики на занавеси, и раздался визгливый голос:

— Развлекаешься? Кто будет работать? А вы, продажные твари, по монете — за то, что раздвинули ноги вне очереди. Да еще и даром!

— Ты будешь должен, — пробормотала рыжая куртизанка, недовольно извлекая монету из ларца на столике.

— Как будто мало того, что мы ничего не успели, — добавила ее подруга.

— Займетесь друг другом, это бесплатно, — посоветовала хозяйка, выталкивая незадачливого живописца за дверь.

Впрочем, если он и был чем-то недоволен — то не тем, что уносил на полотне с собой.

***

Сбросить напряжение довелось только ближе к вечеру. Тегоан потратил почти полчаса, уламывая молоденькую кухарку-волчицу, веснушчатую, крепко сбитую, но чрезвычайно бойкую девицу (чье девичество осталось далеко позади, как было очевидно по ее навыкам утех). Уже много раз он имел женщин, стоя у стены, но что-то с трудом припоминал, когда делал бы это, попадая руками в дрожжевое тесто или взбитые в чашке яйца.

Зад у девочки был аппетитный, от нее пахло выпечкой, корицей и немного петрушкой. Но ноги у нее кололись щетиной золотистого пушка, как и у всех волчиц, что начинали удалять волосы с тела по западной моде, а на шее сзади были подозрительные прыщики.

Не хватало только подхватить какую-нибудь хворь. Как ни старался Тегоан отрешиться от происходящего, он не мог кончить, и от чувства собственной никчемности даже в деле сношения с какой-то кухаркой стало совсем худо. Пришлось завершать дело самому там же, одной рукой вжимая волчицу в стену и игнорируя ее визгливые проклятия.

Девицу он оставил на кухне — она, подтершись передником, вернулась к замешиванию хлеба. Уходя, Тегги пообещал себе в этой харчевне никогда не обедать. Ну, разве что с деньгами будет еще хуже.

А деньги уже разошлись. И пока пополнения кошелька не планировалось.

В студии, которую организовал для себя Мартсуэль, близость нижних кварталов даже не ощущалась. Перед окнами в ящиках пышно цвела герань, лишь чуть подвядшая от ночных холодов, над входом висели изящные суламитские гирлянды. Сам хозяин храма чистоты работал в крохотном садике, разбитом во внутреннем дворе.

— Я тебя ненавижу, Варини, — сообщил Тегоан, падая на скамью и закидывая ноги на спинку.

— Трудный день, кажется, — не отвлекаясь от работы, бросил друг. Светлые волосы его были прикрыты белым платком, на котором не было ни единого пятнышка.

Когда Тегоан работал с красками, все вокруг было испачкано разноцветными потеками и пятнами, как и он сам, с ног до головы.

— Не могу понять, как ты пишешь природу в городе, Марси. Откуда ты берешь ее здесь?

— В городе, мой друг, мне пишется легче, потому что когда у тебя мало пространства — появляется много мыслей.

— А потом мысли душат тебя.

— Потом едешь в деревню и проводишь там время, — Марси протянул ему испачканную кисть и критически взглянул на свою работу, — косишь вокруг старого дома, ходишь в старых разношенных сапогах, дышишь свежим воздухом. Раскладываешь все внутри по полочкам, насыщаешься красотой.

— Мне твоих пейзажей не понять. Чистое ощущение, — Тегоан протер кисть тряпкой.

— Тут главное слово — «чистое». Тебе чистота претит, вот ты и ищешь куртизанок.

Мгновение непроницаемым было лицо Тегоана, а потом он улыбнулся, пристально глядя на друга, и в глазах его был холод.

— Сказал мне мужеложец, — наконец, он произнес это слово.

— Я верю в верность единственному, — Марси сказал это, понизив голос почти до шепота.

— Я к тому, что не осуждай. Мы не судим, и не осудят нас. Это то немногое, что из религии применимо в искусстве.

— Когда тебя заставят сидеть в колодках за такие слова…

— Я дважды успел, — возразил Тегоан, — в армии.

— Мирное время мне по душе больше, — Мартсуэль критически взглянул на получавшуюся у него воду, — как тебе кажется, не должно ли быть теней чаек на воде?

— Я никогда не видел. Кстати, ты никогда не писал ничего на военную тематику. В нынешней обстановке почти кощунство. Героизм в моде.

— Где ты служил? — вместо ответа Марси отошел от своего холста, немного раздраженно отодвинул столик с палитрой, опустился в плетеное кресло, — в Башнях? Я-то постарше буду, и штурмовал Сальбунию. И знаешь, что я скажу, нечего там писать. Если цензоров смущают голые груди суламиток под шелковыми платьями, то кишки, выпущенные шести тысячам мирных горожан, вряд ли их обрадуют больше.

— И ты никогда не хотел сотворить что-нибудь эпическое?

— Это можно делать только там, на поле боя или сразу после. Пока еще пьян кровью. Память почему-то не рисует ничего достойного.

Тегоан разлил вино и протянул другу. Они молчали, думая каждый о своем, испытанные многолетней привычкой к совместному времяпровождению, ничем не омраченному. Тегги искоса поглядывал на приятеля, размышляя о том, где же Мартсуэль Варини был сломан, и почему снаружи он, как и его идеальная жизнь, никогда не имел пороков и трещин.

Ни единой шероховатости. Своих демонов он носил, как оказалось, глубоко в себе. До последних месяцев Тегоан был уверен, что у Марси темной стороны попросту не водится. До тех пор, пока не узнал о мимолетной, но бурной страсти друга к одному из воевод, гостивших в городе. Варини написал его портрет, расположил к себе его сердце, они стали любовниками. Возможно, и раньше такое случалось, но Тегги об этом не знал.

И не узнал бы, не найдя набросков других портретов. Тех, которые слишком явственно говорили об отношении художника к своему герою и о степени их близости.

Это случилось почти три месяца назад. Первый месяц Тегоан беспробудно пил, во второй между ним и другом пролегла глубокая пропасть взаимного отчуждения, на третий они подрались и снова стали разговаривать.

— Что самое страшное запомнилось тебе на войне? — спросил Тегоан у Марси. Тот скривился.

— Если я скажу, что-то, как один из моих друзей сжал младенца, да так, что у того внутренности через рот полезли, это будет достаточно страшно. Но не это. Больше всего… знаешь, там была кипарисовая аллея. На кипарисах неудобно вешать, поэтому вдоль дороги ставили колья, на которые сажали пленных. Потом и кольев перестало хватать. Потом стали продавать безделушки из костей проигравших. В конце концов один из братьев Эльмини купил ей серьги из фаланг пальцев. Вот тот день я помню до мельчайшей детали. Я Бога молю…