Особенно, когда писали натуру. Вот, например, городской пейзаж: сеть, соленая рыба на сушке, сытый кот кверху брюхом, маленькая девочка рисует углем на стене. Лица девочки не рассмотреть, кот — всего лишь сполох рыжего огня, но все такое живое, каким было, когда Тегоан увидел его, замер, потрясенный, и захотел сохранить это мгновение навсегда на холсте. Свет, блики солнца на воде, прозрачный воздух и чайки, возбужденно галдящие над рекой.

Ему хотелось бы писать город, и он пытался. Но даже эти невинные картины трудовых будней не ценились. А уж то, что он хотел писать…

Тегоан отнял руки от лица и мрачно уставился в стену. В дверь заколотили.

— Твою душу, Тегоан! Открывай. Полдень приближается, а я все еще не вижу денег у себя на столе.

Мужчина промолчал, прикидывая, далеко ли он убежит по крыше. Выходило — при общей ее ветхости — что никак не дольше следующей улицы. И без пожиток, хотя из них оставался один мольберт, а набитым соломой матрасом он готов был пожертвовать.

Да еще и похмелье до сих пор отзывалось ломотой в костях.

— Я заплачу, Толстяк. Завтра.

— Я переломаю тебе ноги и сдам дозору, если не откроешь. Я не шучу, ублюдок. Ты должен, и сегодня — последний день. У тебя есть еще час, и я бы на твоем месте серьезно задумался…

Никакая сила в мире не могла удержать Толстяка Будза, когда речь шла о вымогательстве, насилии и выбивании долгов. Треть дома он сдавал городской бедноте и приезжим, и лишь неведомым чудом Тегоан умудрился задолжать ему за несколько месяцев, тогда как обычно незадачливый должник лишался пары-тройки зубов уже через неделю просрочки.

Все когда-то исчерпает себя. Везение тоже умеет обмелеть.

«Портрет Гавеллоры для торговца — можно занять под обещание пару монет. Может быть, я успею? Нет, конечно, нет. Занять денег. У кого? — Тегоан поморщился, потирая висок, — Ярида. Она осталась одна…». Под окном Будза, злой и раздраженный, выговаривал зеленщику, принесшему меньше овощей, чем тот заказывал. Увидев в окне художника, он грозно свел брови на переносице и сделал выразительный жест, недвусмысленно намекающий о перспективе переломанных ног, а заодно — кастрации.

«Ярида, значит. Но я верну. Я обязательно ей все верну».

Беда была лишь в том, что он еще ни разу не вернул ей ни гроша, а за последние три месяца вообще не мог припомнить, чтобы появлялся перед ней хотя бы чуть-чуть трезвым.

Осенние лужи на разъезженной и разбитой мостовой напоминали, что осень уже вступила в свои права, хотя солнце все еще согревало город. Выскользнув через задний ход, ведущий прямо к каналу, Тегоан поспешил по улице, то и дело переходя на бег.

Дом цветов, где жила Ярида, не относился к наиболее знаменитым и богатым в Нэреине. Хозяйка его, обнищавшая матрона из бывших куртизанок, растеряла красоту и богатую клиентуру по мере того, как все чаще прикладывалась к бутылке, но хватка оставалась при ней.

В бедном, но опрятном борделе с пошлым именем «Розочки» удовлетворяли самые незатейливые предпочтения посетителей. Когда-то Тегоан искал там утешения после очередного творческого кризиса, а ушел, найдя Яриду.

Прошло уже почти четыре года, но Тегги помнил, как сейчас, какое глубокое потрясение испытал, когда, все же уговорив проститутку выпить бокал вина, в итоге три часа выслушивал пьяную повесть о ее жизни, утирал ей слезы и сопли собственным кружевным платком — были же у него когда-то и такие, и к утру ушел, беднее на пятнадцать монет, невыспавшийся и неудовлетворенный.

Чего не отнять у Яриды было, так это ее таланта выпрашивать у мужчин деньги. Правда, это был первый и последний случай, когда Тегоан ей заплатил.

— Привет, тетушка, — поздоровался художник с кухаркой, зевавшей и подметающей улицу перед неприметным входом в бордель, — как девочки? Как жизнь?

— Из-за тебя она опять запила, — не поддалась женщина на его вежливое обращение, — хозяйка давно обещает однажды помочиться на твою могилу. После твоих визитов Яри плачет целыми днями и не работает. Это убыточно!

— Я на минутку, тетушка.

— Знаю я твои минутки. Протрезвел — и сразу ищешь, с кем покувыркаться…

Неистребимое зловоние борделей невозможно было отбить в Нижнем городе, где влажность словно впечатывала запахи намертво в одежду, стены, даже в еду и масляные краски. Комната, которую Ярида делила с двумя другими проститутками, выходила окнами на канал, но даже ветер с реки не в силах оказывался скрыть застарелые ароматы пота, сношений и дешевого алкоголя.

Ярида, морщась, рассматривала лицо в чуть мутноватом зеркале.

— Здравствуй, Яри.

— Тегоан! — оставив зеркало, она вскочила с пола и бросилась ему на шею.

— Кто это сделал? — он отстранил ее, присмотрелся к синякам, старым и свежим, покрывавшим ее плечи, шею и немного грудь в глубоком вырезе.

— А, один из постоянных. Приревновал. Но он ревнует даже к матроне. Ты скучал по мне? — она обвила его талию руками и пылко прижалась к нему. Тегоан вынужденно улыбался.

— Мы не так давно виделись. Слушай, Яри, у меня не очень много времени… кое-какие проблемы…

— Сколько? — одна ее рука тут же оказалась в его штанах, но второй она нащупывала на столике свой кошелек.

— Мне так неловко опять просить у тебя.

— Я знаю, как тебе нелегко, — еще сложнее было выносить фанатичный блеск ее светлых глаз, в которых, помимо откровенной похоти, всегда плескалось отчаяние на грани с безумием.

— Двадцать. Можешь?

Платья куртизанок не имели застежек, даже у самых богатых из них. Лишь много слоев ткани и пояса, которые можно было развязать одним легким движением. Ярида всегда так умудрялась двигаться, что платья сползали с ее тела словно сами собой Это было одним из старых, и его она носила днем, когда не принимала клиентов. Тегоан множество раз писал ее в нем. Сейчас вызубренные наизусть заплатки на нем вселили в него, помимо чувства вины, глухое раздражение.

Как и ее небольшая грудь, аппетитно выглядывавшая наружу. Две равнодушные соседки Яриды по комнате даже не смотрели в сторону художника: они давно знали о его хронической неплатежеспособности.

— Вот, возьми. Ты такой лохматый, — она погладила его по волосам, — опять твои кудряшки во все стороны торчат.

— Некогда было прихорашиваться.

Тегоан стоически вытерпел ее прикосновения к своим волосам. Упрямые смоляные кудри достались ему, как и характерная форма носа, от матери, тогда как способность легко загорать — от отцовской родни.

А вот брезгливость по отношению к Яриде скорее была приобретенной.

— Мне надо идти, — изображая сожаление, обратился он к ней, — прости.

— Я увижу тебя на этой неделе? — крикнула она вслед.

И он, как и всегда, не ответил ей ничего, спешно сбегая вниз по шаткой лестнице.

***

Толстяк принял деньги с недоверием, поигрывая топором для рубки мяса.

— Еще раз задержишь оплату — недосчитаешься пары пальцев на той руке, которой малюешь, — процедил он сквозь выбитый верхний зуб и сплюнул.

Тегоан кисло ухмыльнулся в ответ. Карман буквально жгло — оставалось одиннадцать монет. Одиннадцать! Это — сытный обед, хорошее вино, прогулка по набережной… новая рубашка…