Он стоял на лестнице, поправляя дырявый сапог, когда увидел Адри, заплаканную, хлюпавшую носом, над которой вертелись вдвоем кухарка и ее мать, старательно примерявшие к ее волосам расшитые бисером сиреневые ленты. Тегоан замер.

Она глотала слезы, но смотрела в пространство перед собой с тем самым выражением лица, которое он так искал. Выражение отрешенности, знания о неизбежности собственной судьбы, которую столько женщин делили с ней под крышей дома, где она росла, и где предстояло состариться и умереть ей. В этом взгляде читалось прощание с миром, которого у Адри никогда не будет: мир замужества за соседским пареньком, первой брачной ночи, пухлощеких детей и рынков по четвергам.

Тонкие стройные ножки мазали в четыре руки ароматным маслом, выпирающие подвздошные косточки то и дело очерчивались легкой тканью при каждом движении девушки. Тегоан никогда не испытывал особой приязни к идее непременной девственности избранницы, но именно в эту минуту ощутил смутное беспокойство — и из-за чего!

Из-за того, что у этого юного создания первым мужчиной будет старый матрос, а не он сам, например.

Он сглотнул. Вот же оно, отчаяние королевы Гавеллоры накануне смерти. А что, если она не хотела умирать? Что, если лгут все эти картины, повествующие одну и ту же историю — историю, написанную мужчинами для мужчин?

Что, если смерть казалась королеве столь же отталкивающей, как бедной Адри — старый моряк?

«Я не знаю, что ты чувствуешь, — хотел бы сказать Тегоан девушке, — но я хочу дать тебе другую жизнь. Хочу тебя писать, твою красоту перенести на холст, дать тебе задержать миг перед началом конца, отсрочить на день, на час то, что тебя ждет. Отложить твой приговор на целую вечность. Жаль только, самому себе помочь не в силах, не то что другому».

Солнце клонилось к закату. Ранний осенний вечер золотил воду каналов и отбрасывал причудливые кружевные тени на стены домов и лавок. Тегоан, вопреки намерению, задержался в «Розочках». Стараясь лишний раз не попадаться на глаза хозяйке, он, не расставаясь с трубочным зельем довольной его присутствием Яриды, наблюдал за суетой вокруг дебютантки. Адри, смирившаяся с неизбежностью своей участи, была похожа на куклу. Густо накрашенная и натертая мышьяковистой пастой для белизны кожи, она стала похожа на призрак, на мертвеца. Сурьмой подведенные глаза дополняли этот образ. Две тонкие дорожки, размытые слезами, тянулись по щекам, но даже губы девушки не дрожали.

Однажды, очень скоро, она станет точно такой же, как остальные шлюхи. И сиреневые ленты поселятся на ее голове до седых волос, которые она будет закрашивать, пока они не начнут выпадать.

Тегоан вернулся к своим рисункам, безжалостно скомкал последний лист и вышел из «Розочек», не попрощавшись с Яридой.

Не дав себе задуматься, он направился к резиденции ленд-лорда Гиссамина на границе со средними кварталами. Немного заплутал в узких лабиринтах переулков, сделал пару лишних кругов, не сбавляя шаг, пока, наконец, не очутился перед смутно знакомыми воротами, в которых признал нужные.

У привратника понимания Тегги не добился.

— Бродягам не подаём, — процедил пожилой, но весьма плечистый и крепкий оборотень.

— Я не бродяга. Спроси хозяина, он знает…

— Бродягам не подаём. Старую посуду не продадим. Ветоши твоего размера нет. В проповедях не нуждаемся.

— Послушай, у меня дело к господину!

— Уходи, — волк был на удивление спокоен и выдержан, что в целом для северян характерно не было. Наконец, Тегоан отчаялся.

— Ты передашь ему? — он достал последний скомканный лист из-за пазухи, — передай ему, что заходил художник.

— Чаво?

— Тот, кто рисует красками на холсте… тот, кто рисует.

— Рисователь, — пробубнил оборотень, неодобрительно поглядывая на молодого мужчину из-под кустистых седых бровей.

— Да. Передай ему, что приходил Тегоан Эдель, и скажи ему… скажи, что я согласен. Я буду работать на него.

========== Палитра. Тени ==========

Сон, который ускользнул от Тегоана поутру, оставил лишь легкое ощущение тепла и невероятного спокойствия. Потягиваясь, он выпоз из-под одеяла, для тепла прикрытого сверху всей сброшенной одеждой, поежился, думая о том, что с удовольствием провел бы в постели еще пару часов в блаженном безделье.

Но ленд-лорд ждал. Тегги привык начинать утро с холста — потому что он любил утреннее настроение.

Запечатлеть солнечное тепло начала дня, когда рассеянный свет проникает сквозь пыльное стекло, отражается в гранях одиноко стоящего бокала, падает сквозь прорезь в альковных шторах на лицо любимой. То есть, на картине она будет любимая, а вот земное воплощение — тут, на земле, в естественной раскованной позе восхитительного одиночества, которое в настоящей жизни можно лишь подглядеть, и никогда — разделить.

Женщина, которая знает, что красива. И за это знание ее можно любить.

— Не устаю тебя искать, — произнес вслух Тегоан и вздохнул, оглядывая свои сапоги.

К Гиссамину он явился, продрогнув до костей. Ленд-лорд был уже одет и занимался делами. Перед ним на столе громоздился ворох бумаг, писем и свитков. Два секретаря в почтительных позах стояли по обе стороны от хозяина. Дорогая мебель в кабинете подчеркивала богатство ленд-лорда, как и панорама водопадов за его спиной.

— Вы знаете мастера Утель? — не поднимая головы, спросил лорд у художника, — я нанял его в том месяце. Хочу роспись на стенах виллы моей жены. Второй жены, младшей. У вас была жена?

— Ее отец настоял на разводе.

— Благоразумный поступок с его стороны, — одобрил ленд-лорд, — тем не менее, женщина — одно из наслаждений мужчины. Вы любите женщин, Эдель Тегоан? Я интересуюсь не из праздного любопытства. Писать женщин могут лишь те, кто умеет их любить. Нет-нет, это господину Саймири, — он обратился к секретарю справа, мимолетом Тегоан заметил удивительно удачное падение света на его профиль, — итак, позвольте представить вам подробности вашей работы.

Ленд-лорд поднялся и своей особой походкой, словно крадущийся ягуар из южных лесов, подобрался к художнику. Орлиный нос и ледяные глаза всех оттенков осеннего неба только дополняли образ опасного напряженного хищника, чья сила лишь дремлет, готовая прорваться в нужное время.

— Если вы слышали о таком заведении, как «Звездные Ночи», я рад сообщить, что вам предстоит в основном писать именно там. Я бы распорядился выделить вам комнату, но придерживаюсь мысли, что лучший художник — голодный и бедный.

— Мастер Утель может работать за поцелуи куртизанок, — резко ответил Тегоан, вставая, — я привык к деньгам.

— Ну-ну. Ваша репутация вспыльчивого гения по части вспыльчивости себя оправдывает, — в голосе Гиссамина был лишь легчайший оттенок сарказма, — посмотрим, как обстоят дела с гениальностью. В «Ночах» живет одна прекрасная женщина, ойяр Фейдилас. Я хочу семь ее портретов.

— Фейдилас? Никогда о ней не слышал.

— Такие, как она, вам не по карману. Я хочу убедиться, что вы достойны того, чтобы писать ее.

Тегоан сжал зубы.

— Фейдилас знает себе цену, и цена эта высока, — продолжил Гиссамин, — она очень строптива, но еще достаточно умна, чтобы понимать, что даже дорогая шлюха остается всего лишь шлюхой. Я нашел ее, когда она только подавала надежды, и проследил, чтобы она получила хорошее образование. Собирался преподнести ее контракт в подарок полководцу Регельдану, но он не увлекается куртизанками, пусть и дорогими. А мне бы хотелось видеть ее подруг пристроенными, потому что после определенного уровня популярности они теряют в стоимости.