На двери дома Варини Тегги не нашел траурной завесы, не было и лент на можжевеловых кустах во внутреннем дворе. Молчаливый конюх Игрис, открывший дверь, сразу испарился, спрятавшись где-то у себя, а больше Тегоан не встретил никого.
Он не спешил идти к Эльмини. Не был уверен, что она вообще его примет — как не знал и того, что она ответила своим братьям на завещание Марси. Тегги понял бы, если бы она оскорбилась, узнав, что была завещана, как лошадь или другое имущество. Постояв немного в мощеном дворике, мужчина понял, что еще смущает его: абсолютная тишина. Детей в доме не было. Не звучало голосов молодых девушек, живших при Эльмини, не было слышно домашней птицы. Встряхнувшись, Тегоан зашагал по галерее к покоям хозяйки дома.
По пути он не смог удержаться от того, чтобы не заглянуть в приоткрытую дверь студии, в которой так часто проводил время с Мартсуэлем. Зная, что горе сожмет в тисках сердце, все равно встретил знакомую обстановку: осиротевший мольберт, тряпки под палитрой, грифельную стружку и пудру в стеклянных чашечках, свет из просторных окон. Казалось, щелкни пальцами — и навстречу, подтягивая сползающий пояс шелкового домашнего платья, выйдет Марси, задумчивый и вдохновенный.
Приемная Эльмини была пуста. Тегоан нашел ее в супружеской спальне — в которой последние годы в основном ночевала одна она, тогда как Варини предпочитал свою студию.
— Здравствуй…
Он подавился положенными продолжениями фразы. Не смог ничего произнести о соболезновании.
Эльмини печально скривила губы в подобии улыбки. Не встала с сиденья у окна.
— Я ждала, что ты придешь.
Он хотел сказать хоть что-нибудь, но все молчал. Как произнести эти слова? Как объснить ей, почему не спас, не вытащил Марси, пусть ценой своей жизни?
— Прошу тебя, Тегги, — устало повторила Эльмини, кивая на место рядом с собой, — не стой так.
— Как ты? — выдохнул Тегоан, не представляя, что еще можно сказать. Женщина скривила губы. Он обратил внимание, что на ней нет ни головного убора, ни привычных лент или тиар. Светлая коса ее, обычно обернутая вокруг головы, была растрепана.
— Мне запретили носить траур. Дали только три дня. Нельзя. Я ведь теперь… невеста.
Она прикрыла ладонью рот, всхлипнула, но потом часто заморгала, замахала руками:
— Нет-нет, ты не думай, я знаю, что он прав. Был. Он всегда думал больше о других, чем о себе…
Тегги промолчал, стараясь отогнать мысли, которые и без ее слов уже приходили ему в голову. О том, что, поручив ему заботу об Эльмини, Марси на самом деле больше пекся не о жене, а о друге. Наверняка и о подлеце Оттьяре позаботился. От вспышки ненависти к трусу воеводе у Тегоана свело скулы.
— Я мог его вытащить, — вслух сказал он, отвечая себе, — хотя бы продлить разбирательство, хотя бы тянуть время… до помилования.
— Ты художник, — просто оборвала его Эльмини, не сводя глаз с упавших на пол цветов, — ты не мог сделать больше, чем сделал. Они никогда не выбирают для публичной расправы тех, кто может дать отпор. Разве нет?
Тегоан чувствовал, как закипает гнев. Бессильный и оттого мучительный, отравляющий его.
— Он не заслужил этого.
— Нет. Но он был к этому готов, — бросила Эльмини, — часто говорил о том, что должен умереть не своей смертью. Что это плата за то, что он был воином — а он был больше все-таки им, чем кем-либо другим. Мой муж умел хорошо рисовать, но до тебя ему было…
— Прошу тебя, не надо, — запротестовал Тегоан, но она продолжала отрешенно:
-…далеко. И еще он был болен. Говорят, если зло поселяется в ком-то из нас, то оно поражает постепенно. Он сдался, и оно напало на него изнутри и снаружи. Посмотри, чем закончилось.
— Прости меня, — стараясь не дать рыданиям в горле прорваться истерикой, недостойной перед вдовой, попросил Тегоан, сглатывая, — Эльмини, прости меня. Я должен был помочь ему.
— Ему никто не мог помочь, — спокойно ответила женщина.
— Я мог! Я должен был! — упрямо замотал головой Тегоан, — заставить его забыть Сальбунию, войну, заставить хотеть жить, снова видеть жизнь и все, что в ней есть, не думая о прошлом, снова надеяться, снова… любить.
Он осознал, что стоит перед ней на коленях, а сулка гладит его по голове, осторожно вплетая пальцы в смоляные жесткие кудри.
— Помнишь, как мы были молоды? — тихо заговорила она, и от звука ее голоса из глаз мужчина сами собой капали слезы, — помнишь, как вы познакомились с Юстианом? Когда меня сосватали Варини, и надо было заказывать драгоценности. Я помню. Когда ты отравился черничным вареньем — я совсем плохо готовила. Марси носил ужасные жилеты с бисером — эта мода меня убивала…
— Помню, — глухо согласился Тегоан.
— Потом, когда была война, — губы ее задрожали, но Эльмини не прятала свой ужас — он лился из ее широко распахнутых, обычно фарфорово-бесчувственных, непроницаемых глаз, — в кого она превратила нас, Тегги! В кого! За горы уходили лучшие из нас. Мой дядя. Мой отец. Потом мои братья. Потом Марси… я провожала его на рассвете, они разбили лагерь за городом, и везде флаги, флаги, знамена и трубы…
Она перевела дух.
— Он был такой красивый. Такой сильный, одухотворенный. Он не сомневался, что вернется. И он вернулся мертвым. Я выходила замуж за мертвеца, Тегги. Никто не знал этого, но я стала вдовой, еще не перестав быть невестой.
«А теперь ты невеста, не успев даже побыть вдовой».
— Разве ты перестаешь любить кого-то, если он умер? — выдохнул Эдель, отчаянно борясь с тысячей мыслей в голове. Эльмини всплеснула руками и резко встала с кресла. Пошатнулась, и Тегоан успел подхватить ее под руку.
— Это скоро пройдет, это так…
— Я знаю, что это, — отрезал Тегоан, усаживая ее в кресло и ища глазами воду, а не найдя, вздохнул, — сколько ты уже не ела и не пила? Подумай о ребенке, он не виноват ни в чем.
Впервые за беседу Эльмини закраснелась.
— Для всех он будет моим, — поспешно договорил Тегоан, потом поправился, — или она. Срок ведь еще небольшой.
— Тегги, не смущай меня… — прикрыла лицо Эльмини краешком шали, — ты знал? Никто, кроме него… и ты все равно собираешься…
— Думай, что хочешь. Я ему обещал. Это самое малое, что я могу сделать. Жалость здесь ни при чем.
Эльмини с нежностью погладила его по заросшей щеке.
— Он не зря любил тебя. Ты уже послал кого-то за своими вещами?
— Зачем? — удивился было Тегги, но потом осекся, осознав, что, кроме Эльмини, ему досталась доля в хозяйстве Варини, все его долги — насчет последних он мог быть уверен, что их нет вообще. Наверное, на лице его отразился ужас прозрения, потому что Эльмини все-таки торопливо поднялась и зашагала к столу с бумагами.
Оттуда она подала ему несколько свитков, счетную книгу, связку ключей и целую связку каких-то писем.
— Пощади меня, — только увидев все это, взмолился Тегоан, — оставь мне последний день свободы. Это — только после свадьбы.
Она совсем по-девчачьи хихикнула, затем во взгляде ее мелькнула тревога. Мужчина верно истолковал ее, но то, что он должен был сказать, нельзя было выразить шуткой. Когда он, встав с ней рядом, коснулся ее рук, они немного дрогнули.
— Брак останется только на бумаге, — тихо произнес Тегоан, склонившись ближе, — пока ты того хочешь.
Прозвучало снова двусмысленно и совсем не так, как он планировал, но Эльмини кивнула, вновь кутаясь в шаль:
— Спасибо, Тегги. Я привыкла к определенному образу жизни, и мне непросто будет смириться с другим, но… прости, я не то говорю.
— Кроме уважения, мне нечего тебе дать, — чистосердечно признался Тегоан, — ты уверена, что тебе не лучше будет с братьями?
