В каком-то смысле так оно и было.

***

Они расставались тяжело. Окрыленный нахлынувшими чувствами, потерявшийся в весеннем свете солнца, залившем комнату и двор, что виднелся из окна, Тегоан то и дело бросал одеваться. Возвращался к ней, раскинувшейся по низкой постели, смятой, разоренной, как подвергшийся нападению город.

Красный матрас съехал набок, пестрый сиреневый оказался выброшен на середину комнаты, нарушая идеальный порядок почти пустого пространства.

— Ты безупречна, ты само совершенство, — вне себя, зацеловывал свою возлюбленную Тегги, замечая и бережно запоминая детали прекрасного утра: ссадины на своих коленях, тени под ее глазами, растрепанные волосы у обоих — его кудри, в которые она так жадно запускала руки, пахнущие апельсином ее локоны. Ночью он несколько раз ненарочно дернул за них, и один раз даже случайно сел.

— Такой второй нет и не будет, — радовался и восхищался он своему счастью, и она бросала на него странные взгляды из-под ресниц. Многообещающие, торжествующие взгляды. Полные любви, желания и тоски. Полные хмельной страсти.

— Меня уже все ищут, — промурлыкала, наконец, Несса, когда они разорвали особо долгий и нежный поцелуй, — тебе надо идти.

— Можно, я стану твоей одеждой? — выдохнул Тегги, ревниво комкая попавшуюся под руку вуаль, — не хочу покидать тебя.

— Эдель! Придется идти. Мой дядюшка не простит, — она лукаво усмехнулась, заметив, как поник Тегоан при поминании Гиссамина. Но мужчина тут же воспрянул:

— Я знаю, как загладить вину перед ним. Он меня любит. Напишу ему несколько твоих портретов.

Несса расхохоталась. С каждой минутой Тегги влюблялся все больше. Как подарок, который разворачиваешь и обнаруживаешь, что там именно то, чего ты так ждал, она открывалась для него все с новых сторон. Их он жадно запоминал, надеясь не упустить ни одну.

Бесподобно было все. То, как она вскидывает руки, потягиваясь и являя миру родинку под левой грудью. То, как подрагивают карминного оттенка соски, когда она пожимает плечами. Как складывает губы, соблазнительно закусывая нижнюю. Как то и дело рука находит дорожку волос на животе Тегоана, как будто случайно, и играет с ней, вызывая сладкую, томительную дрожь.

Ему казалось, он не выдохнется, даже если они проведут в постели еще сутки. Только бы не оставлять ее. Чувствовать вкус ее рта, ее кожи, врываться в ее тело, снова и снова, до боли у обоих, до той самой грани, где ищешь только боль обладания. Заставлять ее забыть об этой боли, доводя до вершин удовольствия ртом, руками, овладевая ею иначе, заставляя просить, и снова брать ее, медленно и нежно — и это было слаще всего.

— Тебе надо идти, — простонала она ему на ухо, едва только он вышел, наконец, из нее. Прижавшись к ней, Тегги упрямо мотнул головой. От нее несло жаром их соития. Всей кожей он чувствовал щекочущие струйки пота и клейкое тепло — ее влага, его семя, щедро пятнающие и без того мокрые простыни.

— Я ни за что не оденусь. Я остаюсь или забираю тебя. Сейчас.

— Я помогу тебе одеться, — и она скользнула вниз, ловя губами его член и вызывая тем самым ответный приглушенный возглас.

Через двадцать минут, шатаясь, натыкаясь на стены и роняя то незавязанные штаны, то ножны, то жилет, Тегоан спускался по лестнице дома цветов, совершенно счастливый, совершенно опустошенный. Протолкнувшись через стайку занятых бельем прачек, он вывалился на улицу, как пьяница из кабака, и побрел по Нэреину, не отдавая себе отчет в том, куда.

Свет заливал все вокруг. Свет вырисовывал причудливые шпили с флюгерами на башенках дорогих домов Верхнего Нэреина, отражался в настоящих стеклянных окнах, золотил облезлые решетки первых этажей и лавок, то и дело бросал навстречу неожиданные яркие блики. Весеннее солнце золотым теплом окутывало город, дома, реки и каналы, все, что встречало. Дворника, растерянно переводящего взгляд с метлы на лопату для снега и не знающего, за что именно браться. Двух котов, завывающих на карнизе каменного трехэтажного особняка, и мифических каменных чудовищ на углах, снисходительно наблюдающих за ними. Прачек, направлявшихся вниз по улицам — к каналам.

Тегги поймал и свое собственное отражение в одном из окон. Вид у него был что ни на есть безумный.

«Ты сумасшедший, Эдель, — ночью шептала Нессибриэль, прогибая спину и подаваясь бедрами ближе, — ты и меня сводишь с ума».

Он счастливо вздохнул. Ноги несли его сами — он не был уверен, что кратчайшей дорогой, но это было и неважно. Несмотря на легкий утренний морозец, он не чувствовал холода. Тело все еще горело ее поцелуями и прикосновениями.

Он не мог не чувствовать легкого стыда и смущения, вспоминая, где побывали ее пальцы. Та самая желанная ласка, дарящая такие острые ощущения.

«Я воспитана в борделе. Я не продавала себя — но почему не учиться у тех, кто продает? Ты многого, многого не знаешь обо мне, Эдель Тегоан».

Уже почти добравшись до своего квартала Нижнего Города, Тегги наткнулся на ликующую толпу. Звуки доносились и с соседней улицы, а где-то далеко, возможно, со стороны Талуки, слышны были трубы. Впервые со времени бунта город снова зазвучал так громко, тем более — радостно, но почему-то Тегоана окатило тревогой.

Почти не разобрать было ничего в криках, метались от дома к дому мальчишки и суетливые женщины, но гул только нарастал, вот уже перекинулся на ту сторону Велды…

— Что, что? — схватил художник первого прохожего.

— Королева! Королева родила! — крики теперь слышились ясно, — у государя есть наследник!

— Бог нас помиловал, у них сын, — набожно скрестил руки на груди пожилой северянин, сняв шапку и глядя на небо, — здоровый сын, наконец-то!

— Она жива?!

— Весть принесли драконы, говорят, в этот раз рядом не было даже лекаря, только служанки да государь, никто ничего не успел понять…

— Не может быть! После стольких лет!

Горожане высыпали на улицы из домов, шумели, переспрашивали друг друга. Тегоан выдохнул, удивляясь тому, как счастье охватывает его соседей. Как мало им было надо, в самом деле! Возможно, Гиссамин был и прав.

В Верхнем городе забили колокола, а радостный вой с волчьего подворья в отсутствие ветра разносился над рекой и поймой. Наконец, раздались и первые хлопки драконьего огня. Вечером наверняка будет фейерверк. Раздадут хлеб нищим, медь на рынке, серебро — в храмах… Тегги расслышал, как об этом вокруг красных от натуги, срывающих голос глашатаев судачит толпа.

— Королевское помилование осужденным! — пытаясь перекричать их, орал один из них, поднимая высоко над собой ободранный свиток, — нет налогов на весь последующий год! Нет пошлин! Королевское помилование…

Вдруг Тегги словно встретил грудью нож. Мир серым пятном расплылся перед глазами, дыхание перехватило, из груди вырвался лишь неясный хрип.

Амнистия. Полная, законная, для всех. Из тюрем выпустят убийц, грабителей и насильников. Простят даже богохульников.

Мартсуэль Варини не дожил до нее всего лишь нескольких дней.

========== Полотно без имени ==========

Звуков празднества и всеобщих гуляний, охвативших весь Нэреин, здесь было почти не слышно. В этом районе всегда селились те, кто желал тишины и покоя. Тегоан не думал, что найдет силы прийти, не думал и о том, что будет этому рад.

Как будто тень Марси все еще могла быть встречена здесь, где уже выставили под весеннее солнце кадки с землей и вычистили окна заботливые хозяйки.