Он дотронулся до ее руки. Первое окоченение уже прошло, и теперь она снова была влажной и мягкой, податливой — точно как при жизни. Сколько раз эта уверенная, умелая рука прикасалась к нему, утешала, ласкала, удовлетворяла его нехитрые желания, его тоску по прикосновениям! И сколь мало он давал ей в ответ.

«Я всегда жду тебя, Тегги, милый».

Вспомнилась одна их дружеская пирушка пару лет назад. Какой-то богатей устроил прощальную оргию перед свадьбой — говорили, позже он наградил триппером молодую жену. Ярида, постоянная любовница отгуливающего свое жениха, присутствовала, как и сам художник, писавший его парадный портрет. Яри была похожа на самый настоящий цветок, чего так старательно добивались куртизанки. Может быть, не на самую изысканную из роз, может быть, на полевой василек — на изломе лета, когда лепестки уже побурели и готовятся опасть, но стебель еще держится прямо.

А теперь она поникла. Рука Тегоана скользнула ниже, обвела ее грудь. Яри ни разу не рожала, и фигурой гордилась — хоть кое-где и поселились ранние морщины, а где-то — несходящие мозоли и пятна, она в самом деле была хороша. На правой груди были две родинки, рядом, как будто следы от укуса змеи. Говорили, южане верят в перерождение и переселение душ, в многие жизни, следующие одна за другой. Быть может, это шрам из прошлой жизни?

Вдруг жизненно необходимо стало взглянуть на родинки. Тегоан быстро развязал пояс — сейчас он был затянут старательно и аккуратно.

— Мастер, ты совсем с ума сошел? — голос кухарки даже не заставил его обернуться, только быстро запустить руку в полный теперь кошелек и протянуть наугад несколько монет за спину:

— Заткнись и проваливай. И закрой двери.

«Ее и живую продавали дешевле, мертвая она не нужна никому». Вспомнились бродяги с Лунных Отмелей, и Тегоан затрепетал, остановил было себя — но злой дух внутри сказал отчетливо, что другого шанса уже не будет. Разве он такой же, как они? Разве он поступит с Яридой так же? Нет, конечно. Совсем нет. Ему лишь надо попрощаться. Так, как она бы того хотела.

Она никогда не вызывала у него прежде страсти. Подобного трепета, нежности, желания запомнить, запомнить всю — слишком была доступна, приходи и бери бесплатно, в любое время. Но сейчас, когда через несколько часов тело ее поглотит без остатка огонь, быть может, еще не поздно…

«А что она была, если не тело?».

Он лихорадочно оглянулся, ринулся к ее сундучку — так и есть, жадные соседки по комнате уже разволокли все ее немудреные сокровища: ракушки, куклы из детства, три платка на память, даже молитвенные четки — Тегги содрогнулся, не стал к ним прикасаться. Но вот и бумага, тоже с молитвами. Яри умела читать, не очень быстро и складно, почерк у нее так и остался ужасным и неровным, но именно им были старательно переписаны слова на бумаге.

На обратной стороне места не было, но сойдет и оберточная бумага. Тегги намочил слюной грифель, извлеченный из кармана.

Посмотрел еще раз. Отбросив всякий стыд, смущение и нерешительность, торопливо принялся распускать одну за другой завязки ее платьев, сорвал прочь парадную юбку, растрепал сиреневую ленту в волосах, завязанную пышным бантом.

Она при жизни ненавидела банты. Какого черта она должна уходить не так, как жила?!

«Точно спит. Глубоко и крепко спит, отдыхая после попойки. Сколько раз, сколько раз, Яри, я будил тебя, бесхитростно начиная иметь еще до того, как ты проснешься…». Не рискнув прикоснуться к еще не тронутой пятнами плесневой лихорадки татуировке на лобке, Тегоан под воздействием странного опьянения вдохновением схватился за ремень.

Яри из прошлого захихикала, давясь своими спутанными волосами: «Ты своим здоровущим орудием чуть не выбил мне глаз, проснись сам, потом буди меня, и я с удовольствием позавтракаю тобой…».

Но сейчас рука ее выгибалась под уродливым углом, кожа лица уже подернулась белесой неровной паутинкой разложения, невидимой, но ощутимой, и должно быть, это болезнь манит к ее мертвому телу, желая найти новую жертву. Тегоан, как будто выброшенный с корабля в ледяную воду, очнулся, отскочил в сторону.

— Что я делаю? — он задрожал всем телом, слезы брызнули из глаз, тошнота комом подступила к горлу. С трудом подавив ее, он поспешно завязал штаны, распахнул окно, отдышался, схватившись за подоконник.

«Милый, ты уже не хочешь меня? — мурлыкала Ярида, сидя перед ним на коленях и безуспешно пытаясь удержать, — хочешь, бери меня по-другому, хочешь?». Но тогда опустошение охватило его, брезгливость и отвращение к ней, к себе. Тогда он узнал, скольких нерожденных детей, и его детей тоже, наверняка, она бежалостно вытравливала из себя годами, никогда не задумываясь и не колеблясь.

Они все так поступали, даже те, что носили дорогие шелка и золото. В домах цветов обитали только пустоцветы.

Такие же, как он сам. Тегоан едва не зарыдал, но подавил желание предаться самобичеванию. Они выбрали эту жизнь, как бы там ни было, и не пытались вырваться на волю. И уходить они будут так, как жили. Он решительно подошел назад, к носилкам, присел около них на корточки, ласково дотронулся до лица Яриды.

— Ты была отменной шлюхой, Яри. Ты была добра ко мне, ничего не требуя взамен, а я… я даже спасибо тебе не сказал.

«Ты достал меня своими красками и кистями, Тегги, сколько еще мне так стоять?» — и она кокетливо изогнулась, послав ему прощальный воздушный поцелуй из прошлого, залитая солнцем, бесстыдно голая, затраханная им и оттого счастливая, молодая, игривая…

Такой пусть и запомнится. Тегоан улыбался сквозь отчего-то наплывшие слезы. Улыбался все то время, пока вспоминал Яри и время с ней. Свои беспутные дни и ночи. Свою загубленную молодость и ее бессмысленно прожитую жизнь. Улыбался, тяжело дыша, быстро доводя себя рукой до оргазма, который оказался неожиданно бурным и ярким — в глазах замелькало.

Он вытерся ее поясом. Уже распахнув двери и отогнав этим стайку напуганных проституток, оглянулся в последний раз. На мокром лице Яриды Тегоану почудилась знакомая хитрая усмешка. Да, пожалуй, теперь она уходила именно так, как того хотела бы.

***

— Вы словно встретились с призраком, Эдель, — голос Гиссамина прозвучал насмешливо. Однако серые глаза отливали особым блеском, а руки в нетерпении комкали шнур на чехле.

Тегоан смолчал. Каждая встреча с его могущественным покровителем была страшнее, чем все пережитое между ними. Возможно, потому, что ленд-лорд с легкостью разгадывал художника. И спешил задать новые, еще более непростые вопросы, открывавшие Тегоану слишком многое о себе самом.

Наконец, шнур был развязан, Гиссамин набрал воздуха в легкие — рывком развернул свернутый холст и замер так, склонишись над ним, словно расхититель древних гробниц над сундуком с золотом и драгоценными камнями.

— Как вы назвали ее? — почти шепотом поинтересовался Гиссамин, словно мог потревожить изображенную на картине женщину. Тегги оторвался от созерцания своих сапог, взглянул в глубокие глаза лорда:

— «Смерть куртизанки».

Гиссамин ничего не ответил, лишь вернулся к изучению портрета. Обычное его молчание настолько затянулось, что Тегоан вынужден был дать пояснения.

— Это не то, что вы хотели, я знаю. Здесь нет сюжета, истории, почти нет обстановки…

— Замолчите, — властно бросил Гиссамин и бережно свернул картину, — Дитоаль! Отнеси это в мастерскую. Лично от меня — я хочу раму, достойную картины. Обязательно со стеклом. Возьмите без синевы и желтизны, понял?