— Эдель Тегоан. Художник, — представился Тегги, откашлявшись и убедившись, что его не стошнит, стоит открыть рот.

Невысокий человек средних лет представился в ответ, но имя его ничего Тегоану не сказало. Очевидно было, что хозяину анатомического театра не впервой сталкиваться с искателями натуры, и намерению Тегоана рисовать в его закутке он не удивился, что несколько уязвляло.

— Что это? — спросил Тегоан, кивая на мутную банку, в которой на дней виднелись какие-то лезвия, словно спаянные в клубок. Анатом расплылся в очередной безумной улыбке.

— Это подарил нам последний выживший в нападении на сабянские гарнизоны.

— Последний?

— Осаду держал Сувегин, а нападала Туригутта.

Тегоан приподнял бровь. Очевидно, это столкновение произошло не слишком давно. Сувегин, последний и самый хитрый сторонник Южного Союза, почти тринадцать лет скрывался от жаждавших сквитаться воинов Элдойра. Должно быть, удача изменила лорду.

— Это ее собственное изобретение? — любопытство одолело художника. Анатом веско поднял палец:

— Я бы назвал это игольчатым… э… гарпуном, но мои нерадивые ученики прозвали сию премиленькую штучку ежом. Извольте видеть: на тонкой, но прочной цепи — ядро с припаянными гарпунными односторонними остриями. Балансировка подобрана именно так, чтобы, при метании «ежа», он, зацепившись за кожу или одежду жертвы, тут же скатывался, нанося поверхностные колотые ранения, и его нельзя было снять. Взгляните на схему, молодой господин.

Несколько кривоватых чертежей, заляпанных кровью и какой-то неприятной бурой субстанцией, не сделали суть понятнее. Тегоан пожал плечами, переводя взгляд на мастера-анатома.

— Как вы недогадливы! Представьте, что будет, если подобные повреждения придутся на шею или голову жертвы. При должном замахе и нужном напряжении сил…

— Достаточно, прошу вас, мастер. Признаться, штука эта выглядит пугающе. И из чьей черепушки вы вытащили ее?

— Боюсь, что это был сам метальщик, — беззаботно сообщил исследователь, возвращаясь к столу, — кажется, он привык к другому оружию и не рассчитал дальность полета.

По словам мастера, свежие трупы доставляли ему в основном с улиц, и порой он предпочитал не интересоваться историей этих бедолаг. На свиньях же его товарищ испытывал поражающую способность оружия, которое приносили из городского дозора — и по форме ран иной раз мог установить вину или невиновность подозреваемого.

Свиные туши, облепленные мухами, распространяли зловоние по всему крохотному дворику, несмотря на более чем прохладную погоду. Тегги натянул ворот рубашки на нос — помогало это слабо.

Плечом он задел одну из уже позеленевших туш — с нее посыпались белые опарыши, и художник шатнулся в противоположную сторону.

«Нарисовать одну из них, назвать ее провокационно, поставить рядом парочку обнаженных цветочков из стайки шлюх Гиссамина, и вот они — слава и костер инквизиторов», некстати пришло ему в голову.

Дальше идеи этой он не пошел, вознамерившись, однако, поделиться ею с ленд-лордом Гиссамином. Как успел понять Тегоан, под маской ледяного безразличия Гиссамина скрывались многочисленные тайны.

Но он не рискнул предложить лорду напрямую — лишь прислал с мальчишкой из пекарни несколько эскизов из анатомического театра. Следующие сутки он кусал губы, ожидая в качестве ответа чего угодно.

И получил одно лишь слово: «Принято».

То ли гниющие свиные трупы и опарыши казались ленд-лорду привлекательными, то ли наоборот, но согласие Гиссамина напугало Тегоана гораздо больше, чем возможный отказ.

***

— Сумасшедший не может быть так богат, — размышлял Тегги, штрихуя кусочком угля очередной из этюдов в студии у Марси.

— А мне казалось, чем богаче делаешься — тем ближе к безумию, — ответствовал друг.

Лорд одобрил все без исключения наброски из анатомического театра. Все, даже те, что предполагали запечатлеть нескольких куртизанок и сцены плотских их удовольствий прямо во внутреннем дворике рядом с гниющими свиными потрохами. Но даже семь золотых, на которые расщедрился Гиссамин, не могли сделать работу приятнее для Тегги, который уже дважды надышался в мастерской анатома паров медного купороса, и последние дня три подозревал у себя влажную пузырчатую лихорадку, потому что откашливался с трудом, в горле стоял ком, а глаза щипало беспрестанно.

— Почему кровь и всякого рода омерзительные вещи так привлекают некоторых? — в сотый раз риторически задал вопрос Тегоан. Варини медленно по-кошачьи подобрал ноги и уселся, глядя на друга с хитрым прищуром.

— Может, потому же, почему кто-то находит в себе желание эту мерзость писать. Шаг по грани. Погоди, мы доберемся и до более гнусных вещей.

— Будем, как на Тузулуче, есть друг друга?

— Дикие племена Тузулучи? Я бы туда шагу не сделал, — Марси поежился.

— Тебе не доводилось бывать в Тиаканских пещерах? Где стоянки и куча костей? Местные растащили все на талисманы, и я сам в детстве часто там бывал.

— Я слышал от одного на службе. К чему ты?

Они могли вести эти беседы часами. История, политика, перспективы, сюжеты. И всегда кто-то один был у мольберта, а другой уютно устраивался на кушетке. Марси чаще принимал затейливые позы, то закидывая ноги на стену, то — вот как сейчас — сворачивался под своим шелковым домашним одеянием. Краем глаза Тегоан всегда видел его, и в очередной стотысячный раз привычно пообещал себе, что однажды напишет портрет своего друга именно таким: домашним, спокойным, умиротворенным.

Сейчас Варини листал, прикусив блестящую нижнюю губу, сшитые вместе карты, изучая географию долин, принадлежавших Тиакане.

— Я отчаялся изыскать логику в поступках жителей предгорий и гор, — сообщил Мартсуэль спустя несколько минут, отбрасывая карты в сторону ленивым движением изящной руки, — поселиться среди камней в тесноте, да еще по соседству с развалинами старины.

— Ты так говоришь, потому что сам родился на плоскости. Тиакана — древнее царство. Говорят, ей двенадцать тысяч лет — и развалинами она стала лишь две тысячи назад.

Спор о том, чьи предки заселили Загорье первыми, между друзьями не прекращался с первого же мгновения знакомства. Собственно, с него их дружба в свое время и начиналась.

— Даже в лучшие времена Тиакана была меньше, чем твоя деревня…

-…а по соседству с ней в горах жили в пещерах древние асуры.

— Которые потом спустились с гор и нагнули все Поднебесье, — усмехнулся Мартсуэль, — можешь не повторять.

— Они рисовали на камнях, — продолжил Тегоан, — туров, больших горных львов, коз. Они были как мы, только… только жили хуже и меньше. Даже если они ели друг друга, что с того? Мы делаем друг с другом вещи и похуже простого убийства ради еды.

— Ты стал философом?

— Мне тяжело, неужели ты не видишь, Марси? — вздохнул Тегоан, — эта работа давит на меня!

— Чем не страшный судный день — встретиться с самим собой? — вопросил его друг, вытягиваясь на своем ложе, — жестоко прозвучит, но я рад, что кому-то удалось вытащить тебя из твоего кокона.

— Я никогда…

— Ты был, не отрицай. Спрятался от всего мира в спиртное, куртизанок, дурман, в азарт. От себя не убежишь, Тегги.

— Ты не убежал. А я попробую, — отрезал художник.

Мартсуэль смотрел на него с легкой печалью в серебристых глазах. Эта же печаль была в его взоре, когда друзья прощались, как обычно, у порога дома.

И только теперь странное предчувствие кольнуло душу Тегоана, вырывая из обретенного ощущения знакомого уюта. Все было как всегда. Все: пироги Эльмини и игры детей в саду, шум улицы и плеск воды, стук капели по широким откосам у окон, ругань извозчиков из-за моста на Малую Столярку…