Вернувшись, Эвента была встречена старушкой-афсийкой, слегка переменившейся к ней. Может, все было исправлено совместной работой или привезенными деньгами. На деньги у старухи был особый нюх — она бросалась на сумку с кошельком, где бы та ни находилась. Пересчитав монеты, она покосилась на внука. Саргун потер лицо руками, махнул в сторону комнатки.

— Я отдохну, — сказал он в пространство устало.

Бабуля принялась расспрашивать о делах у Эвенты. Девушка, сначала еще понимавшая клекот старухи, вскоре начала путаться, но, как вскоре ей стало ясно, та и не хотела ничего, кроме как отвести душу. Иногда она бросала торжествующий взгляд на кошелек с монетами, и взгляд ее в это мгновение теплел. Расчувствовавшись, афсийка даже открыла свой сундук, где хранила немудреные одежды Афсар, и, покопавшись, извлекла какой-то сверток с самого дна.

— На, — швырнула его сулке бабуля Гун будто бы небрежно. Развернув потертую ткань, Эвента вскрикнула от неожиданности и восхищения. Это были афсарские шаровары — наверное, им было лет пятьдесят, если не больше, красный бархат протерся, но это была, без сомнения, самая красивая вещь из тех, что она держала в этом доме в руках.

— Старшая хозяйка! — поспешила она произнести то, что старухе нравилось слышать больше всего, — какая красота! Что это?

— Ослепла? Это то, что носят на ногах, — буркнула Гун, явно польщенная восхищением молодой рабыни.

Потом добавила, поясняя:

— Я носила когда-то, давно.

И отвернулась, принялась суетиться в крохотной кухоньке. Эвента не могла наглядеться на подарок. Потом вздохнула, сворачивая шаровары и намереваясь отложить до лучших времен, но бабуля Гун остановила ее.

— Нет! Надень сейчас! — приказала она строго, — спрячь ноги!

— Раньше — нет…

— Раньше было раньше, — поджала губы афсийка, — теперь ты другая. Теперь прячь ноги.

Было ли это признание рабыни, наконец, частью дома?

Когда Эвента попробовала подсчитать, сколько времени прошло с ее приезда в Тарпу, она насчитала почти четыре месяца, потом сбилась и испугалась. Как получилось, что она забыла о праздниках, о молениях? Как получилось, что она точно не могла сказать, какой месяц на дворе? Все, что она твердо знала — это распорядок своего дня. Одинаковый раз за разом. Она цеплялась за него, как за последний приют. Странно было просыпаться, и твердо знать, что именно ее ждет, и как именно она будет это делать. Жизнь в предместья Таворы все еще всплывала в ее памяти, но далекой, словно подернутой пеленой реальностью. Не было ничего менее схожего с ее настоящей жизнью, чем дом тетушки.

Со временем забылись старые неприятности, появились новые заботы, и жизнь вошла в свое русло — как весенний паводок в вади. О будущем думать не хотелось. Эвента клялась перед собой каждый вечер — каждый! — что однажды, но не сегодня, она вернется домой. Непременно уберется прочь от Тарпы и Афсар так далеко, как только сможет. Но о том, когда это произойдет и как, старалась не думать. Слишком много вопросов возникало, и ни на один она не находила ответа.

С наступлением холодов Саргун покинул дом и хозяйство и отправился на заработок в предгорья. За время его отсутствия у Эвенты почти не было свободного дня, ведь бабуля явно решила загружать рабыню по полной.

Стоило девушке заболтаться с соседкой — ни о чём, лишь для тренировки памяти на новые, непривычные слова и обороты — как старухе срочно необходимо становилось выбить коврики и циновки. Едва Эвента, задумавшись, проводила рукой по волосам — не слишком ли растрепались, не пора ли переплетать косички? — как тут же бабуля появлялась, словно из-под земли, и задавала такую прорву работы, словно на земле Поднебесья настал последний день перед судным часом.

И, пока рабыня, проклиная все на свете, мела двор, скребла крыльцо и щипала тощих кур, бабуля в окружении соседок-ровесниц восседала на топчане во дворе под сенью гигантского афсарского каштана, и жевала беззубыми деснами оливки и финики, понося нравы современности и бестолковую молодежь.

Но именно эти визиты соседских женщин яснее ясного демонстрировали Эвенте ее изменившийся статус в обществе Афсар. Кое-что она отметила: афсы не помнили оплаченных долгов и свершившихся наказаний. Грязная рабыня на привязи под каштаном, провинившаяся перед соседом строптивая девка как будто умерли или никогда не существовали. Теперь она подавала соседям еду или утварь, и они не шарахались от нее и не делали отпугивающие знаки, как будто отгоняли шакала. Как и все женщины улицы, она стояла в очереди за водой, и никто не находил в этом ничего предосудительного.

«Это все штаны бабушки Гун, наверное, — усмехалась над ситуацией Эвента, переминаться с ноги на ногу с кувшином на плече, и дожидаясь, пока наполнится водой другой, побольше, — афсы принимают меня за… Одну из своих?».

Нет, этого признания она пока не добилась, если вообще хотела добиться. К ней перестали относиться, как к парии, вот, пожалуй, и все. Бабушка Гун, вопреки своей первоначальной реакции на рабыню в доме, привыкла к ее присутствию. Особенную радость старой афсийка доставляла возможность иметь слушателя, который не станет спорить, даже если будет не согласен.

От бесконечных словесных излияний старухи у Э-Ви начинала кружиться голова, а руки так и тянулись влепить пару затрещин. Но иногда бабуля предавалась воспоминаниям о прошлом — это было много интереснее сплетен о соседях. А еще реже, когда старуха вспоминала о своей миссии научить рабыню приличиям, она, тяжело усевшись на топчан, начинала вещать об устоях общества Афсар.

От нее Эвента узнала, что красота женщины — в ее дородности и плодовитости ее матери и теток, а бесплодные женщины обречены на немилость духов. Даже рабыни в богатых домах должны были непременно толстеть, обзаводиться большим потомством — тут бабушка кривила тонкие губы, косясь на фигуру сулки. Особо красивым считалось изукрасить подбородок и шею татуировками, но Эвента, пользуясь отсутствием хозяина Ба, не далась мастеру-татуировщику в руки, предпочтя получить несколько ударов кнута старушки, чем изуродовать себя еще больше в угоду вкусам Афсар.

Со временем она обнаружила, что зеленая краска, так неравномерно распределяющаяся по коже, словно впиталась намертво, и ее уже при всём желании не оттереть песком и не смыть водой. Эвента была в отчаянии, глядя на безобразные разводы на коже, казавшейся теперь всегда грязной и серой — и это несмотря на два купания в день!

Уже отросшие почти до плеч волосы, чьим серебряным блеском восхищались в Загорье и в Таворе, Пожалуй, были единственным богатством Эвенты, которому искренне завидовали женщины Афсар. Соседки при каждом разговоре не сводили глаз с ее волос, как назло, выбивавшихся из-под платка.

— Как сделать такие? — спрашивали они Э-Ви и наперебой предлагали за секрет платиновых волос подарки: финики, леденцы, апельсины. Эвента смеялась, но много раз думала, что, знай она секрет осветления волос, стала бы богачкой.

Побег, который казался спасением от избиений и унижения, превратился в нечто нереальное и невозможное. Эвента не рисковала выбраться в центр города, но много раз гуляла по окраинам. Их запутанные улочки, на вид совершенно одинаковые, все заканчивались в каменистой пустоши. Сначала большие дома, потом хижины, вроде той, что принадлежала семье Ба, но еще беднее и обшарпанней, потом совсем уж горестные кибитки и лачуги — и все. Дальше не было ничего, иногда попадались груды мусора, колодцы, брошенные или высохшие, да одиноко торчащие тотемные столбики с полинявшими на солнце лентами и белыми костями вместо бубенцов.