Караванщики, переругиваясь, быстро разошлись. Эвента оглядела то, что еще час назад было их стоянкой.

Потерянные козы неприкаянно бродили между акаций. В кустах ничком лежали мертвые ружские старики, непригодные для рабского труда. Над телом убитой матери плакал годовалый ребенок, за деревом прятался ребенок постарше — лет восьми.

Разбойник-сул прищурился, глядя на восточный горизонт.

— Не знаю, как вам не страшно после всего пережитого проповедовать этим ужасным дикарям, — вздохнул он, — каннибалы-язычники, северяне с их волчьими повадками, что говорить — наши упрямые сородичи… это очень тревожные места.

— Вы неплохо зарабатываете на их опасности, — вырвалось у Эвенты, но работорговец лишь пожал плечами.

— Мы все стараемся выжить. Да и демоница Туригутта вряд ли уйдет отсюда без добычи. Теперь в этих пустошах рыщут хищники покрупнее нас.

Он грустно улыбнулся соотечественнице, раскланялся и отправился в голову каравана, где охотники на рабов жгли костры и раскладывали обед, спеша подкрепиться и убраться прочь.

Эвента, осознавая, что чудом избежала участи снова быть проданной, медленно пошла вдоль лагеря. Голова ее кружилась, ноги едва двигались. Она старалась невзначай рассмотреть пленных — ругов в основном, надеясь отыскать среди них Ба Саргуна, но тщетно.

К тому же, взятый в плен работорговцами, он мог сделать лишь одно — зная об этом, Эвента холодела от ужаса. В длинных волосах среди прочих безделушек болталась в чехле крошечная ядовитая игла. Даже если у него отобрали ножи…

На ногах у нее поскрипывали сандалии, немилосердно болела спина, и единственный, кого могла интересовать ее судьба, наверняка был мертв. Что ж, это была долгожданная свобода.

— Э-Ви! — раздалось вдруг. Она встрепенулась и ожила.

— Где ты?

Он стоял в клетке один, спрятанный за навесом. Лицо его было в следах крови и ударов, щека порезана, но он делал вид, что ничего страшного не случилось. Эвента бросилась к повозке.

— Ты жив, — выдохнула она, глядя в его уверенное и спокойной лицо. Саргун сел, чтобы быть ближе.

— Я хотел знать, что с тобой все в порядке.

Только сейчас она заметила, что его длинные черные волосы неровно обрезаны, конечно, вместе с отравленной иглой. Опытные работорговцы не оставили на Афсе ни одного ожерелья или браслета, вырвали серьги из ушей и даже лишили кожаной набедренной повязки, вместо нее кинув ему какую-то рваную ветошь. И привязали обе руки к прутьям клетки — достаточно, чтобы он мог двигать ими и не сломать, захотев встать, сесть или лечь, но так, чтобы при всём желании не мог на своей привязи повеситься.

Эвента не могла вынести этого зрелища. Это было больнее, много больнее воспоминаний о ее собственных первых днях в рабстве.

— Все хорошо, — так же спокойно увещевал ее Афс, как будто бы они были в полной безопасности, — не волнуйся. Не бойся.

Он ответил на ее прикосновение словно с неохотой.

— Никуда не уходи, — заговорил Саргун снова, — оставь себе огонь от костра, и к утру придут мужчины нашего племени, следопыты. Или руги-кочевники. Обязательно придут. Здесь безопасно. Поймай двух-трех коз. Будь осторожна с колодцем, не урони ведро.

— Ба Саргун…

— Не сиди около мертвых, могут прийти шакалы. Не пробуй то, что не знаешь, из еды. Сюда обязательно придут, здесь колодец. Если северяне отступили, поедешь в Междуречье. Если узнаешь, что северяне отбились, и войска злой женщины-воина ушли, вернешься домой. Дом твой. Ты теперь свободная.

— Лучше бы я отправилась с тобой, — не помня себя, прошептала Э-Ви. Взгляд афса стал жестким, голос строгим:

— Будь аматни! Мой ребенок не может быть рожден среди рабов!

Видимо, он вспомнил о чем-то, и об этом же подумала Эвента. Она поняла, на что смотрит Ба Саргун. На маленький нож на ее поясе.

Сулка отступила от повозки с клеткой, как если бы Саргун мог дотянуться и выхватить у нее нож. Но он лишь усмехнулся.

— Вот это, — махнул он в сторону ножа, — скажи, Э-Ви, есть такое слово, чтобы обозначить это? Когда все становится таким, каким было в начале, и мы просто поменялись местами — но все уже совсем не так, как раньше?

— Может быть, — едва сдерживаясь от рыданий, сказала Эвента, — но я не знаю такого слова.

— Мне казалось, ты знаешь много слов.

— Их всё равно больше, чем можно узнать за всю жизнь.

— Ты научила меня многим большим словам.

Она молчала. Да и что сказать?.. Это было прощание.

— Много больших слов я узнал. Я знаю, что такое любовь, — уверенно продолжил афс, гордо глядя на бывшую рабыню, — ты готовишь орсак, потому что его ем я, а сама не выносишь его запаха. Ты не стала мстить за то, что я привязал тебя веревкой и бил кнутом. Ты приходила ко мне, когда я болел, и сгоняла мух. Ты не хотела делать мне больно, хотя я делал больно тебе. Ты — любовь.

Глаза Эвенты наполнились жгучими слезами. Караванщики суетились. Перегонщики скота скликали пастухов, вокруг, визжа от возбуждения, метались овчарки.

— Ба Саргун, — тихо сказала она, — Ты отец моего ребенка, который родится. Ты тот, кто владел мной против моей воли. По твоим понятиям и по моим есть все причины желать тебе смерти. Но я не дам тебе нож, чтобы ты убил себя.

Но Саргун лишь улыбнулся и затряс головой.

— Нет, не надо ножа, — с легким смешком сказал он, — не надо. Я теперь понял. Я узнал. Теперь я отомщу себе — за тебя, — лицо его скривилось, но он овладел собой, — теперь меня будут бить и привязывать веревкой. А я буду жить.

— Поехали! — зычно раздалось над караваном, и засвистели кнуты погонщиков. «Хаш! Харш! — раздавалось со всех сторон, — ну-ка разом!». Повозка затрещала натужно и двинулась. Быки заревели. Ба Саргун поспешно протянул руку сквозь прутья решетки.

— Если будет сын… — начал было он, но Э-Ви ухватилась за его руку и подтянулась наверх.

— Я найду и выкуплю тебя, — жарко зашептала она, цепляясь за него, — далеко они не уедут. В западных землях я найду. Я знаю, где искать…

Мгновение сулка видела боль надежды в его черных глазах, которые раньше казались ей непроницаемыми и бесчувственными.

— Поцелуй меня, — попросил он.

Она не позволила себе плакать, даже когда пришлось оторваться от его губ и отпустить руки. Какое-то время Ба Саргун смотрел на нее через плечо, печально и беспокойно, но затем выпрямился, отвернулся и гордо встал навстречу заходящему солнцу.