Через два дня после последней экзекуции во двор Ба Саргуна пришел татуировщик. Посмотрев на девушку, он замотал головой и дал понять, что его не устраивает ее состояние. Повторный его визит пришелся на неделю позже. Хозяин перекинулся с ним лишь парой слов, после чего сел рядом с рабыней, и обнажил свое левое плечо. Татуировщик глянул на оригинал, и меньше чем за час сделал на левой руке рабыни точно такой же знак. Так Эвента обзавелась клеймом.

Еще через пару дней вновь Саргун подошел к ней ближе, чем обычно. Присел на корточки напротив. Внимательно рассматривал ее.

— Злая, — сказал он на эребской хине, кивая на веревку, — потому как собака.

Она не была уверена, что поняла его.

— Будешь злой и грязной? — и это не звучало как вопрос, — будешь собакой. Нет хода в дом. Будешь чистой? Будешь в доме.

Это заставило ее разозлиться еще сильнее.

— Я была бы добрее, не сидя на привязи! — сквозь зубы прошипела она, — как мне вести себя, если ко мне так относятся!

Казалось, он вообще не оценил ее вспышку. Пожал плечами. Что-то сказал на своем наречии. Сел напротив на колени, руки положил на них, внимательно взглянул в лицо девушки.

— Амат, — указал он на вход в хижину, — дом. Поняла? Амат — чистый. Аматни — кто в доме. Аматни чистые.

Казалось, он пытается ей что-то объяснить. Нечто важное. Определяющее саму суть жизни и бытия. Эвента молчала, надеясь уловить смысл в его речи.

Тогда Саргун взял веточку, и нарисовал на песке перед ней круг. Ткнул в середину.

— Амат, — повторил он, — дом. Чистый. Ты в дом. Аматни.

Затем потыкал за пределы круга, и поднял строгий взгляд.

— Нет дом. Арут, — грозно поведал он, тыча палкой в изображённое на песке, — не понимаешь арут? Не живешь в дом. Живешь как собака.

Встав, он бросил палочку на песок, и удалился.

Значит, все дело было в понимании чистоты, рассудила Эвента. Оно у них своеобразное. И все же, после двух недель житья на привязи под каштаном она готова была попытаться понять логику Афсар — если ей будет позволен ночлег под настоящей крышей даже самого убогого жилища, и, может быть, без веревки на ноге. На следующее утро, когда бабушка Гун вышла к ней с ведром воды из-за угла, Эвента вскочила на ноги и поспешила остановить старуху прежде, чем та обольет ее водой и уйдет.

— Нет, не надо! — она растянула на лице самую жалкую из улыбок, выставила ладони вперед, — поставьте, прошу вас. Я сама.

Старуха поджала губы и поставила ведро точно между собой и рабыней, но далеко отходить не стала.

Эвента подошла к ведру с опаской, и снова посмотрела на старуху.

— Чистить — как? — используя весь скудный общий запас слов афсов, спросила она больше жестами, — чистить, как аматни?

В глазах старухи мелькнуло что-то, похожее на одобрение, и она жестами же показала, как моются у Афсар. Суть явления ничем не отличалась, но сейчас Эвенте очень нужно было доказать свою принадлежность к разумным существам, а не родственникам собак.

Когда она оттерла и ополоснула руки, ноги, спину и шею, старуха не осталась довольной.

— Чистить там! — когтистый палец указал в промежность девушке. Со смущением пришлось расстаться. Удовлетворившись зрелищем, бабуля Гун вынесла из дома два других предмета. Один из них был коробкой с толченым мелом, другой — с зеленой пастой. Эвента взяла с земли обе, не зная, что с ними делать. Старуха тяжко вздохнула.

— Чистить рот, — показала она на коробку с мелом и сопроводила свои слова интенсивными жестами, потирая свои беззубые десны, — а то — красить тело…

Еще неделю потратила Эвента на то, чтобы освоить простейшие знания о правилах приличия афсарского общества. Теперь ей становилось понятно, что именно отвращало жителей домов от привозных рабов, и ясно стало также, что лишь немногие были столь же бедны, как семейство Ба Саргуна, чтобы преодолевать брезгливость и учить рабов всем правилам.

Но, как она заметила, практически все рабы здесь принадлежали также к Афсар, реже встречались другие народы и расы. Из остроухих же она и вовсе была одна.

Наконец, когда спустя неделю она догадалась выкрасить зеленой краской и лицо, в стене отчуждения появилась первая широкая трещина.

Ничто не предвещало перемен, но из дома вышел Ба Саргун, подошел к каштану и отвязал от него веревку. Еще не осознавшая счастья этого события, Эвента последовала за ним к дому. Перед порогом Ба Саргун остановился, смотал веревку в клубок, сунул в руки рабыне и показал пальцем на дверь.

— Амат! — торжественно и важно сказал он, — сначала так, — он наклонился и дотронулся рукой до земли, а затем прикоснулся к порогу, — потом внутрь.

Она собиралась повторить его движение, но тут Саргун словно вспомнил что-то и остановил ее.

— Как твое имя? — спросил он.

— Эвента.

— Плохо, — отрезал Саргун, — ты — Э-Ви. Входи.

Смерив его уничижающим взглядом, но не забыв поприветствовать порог дома, Эвента впервые оказалась внутри жилища афсов.

В первой комнатке, служившей, очевидно, кухней, с трудом могла бы развернуться одна некрупная женщина. Сюда выходила топка печи, и здесь все было заставлено и завешано: связки чеснока, лука, сушеных трав, мешки с рисом и прочей снедью, утварь — Ба Саргун протискивался боком. Вторая комнатка была чуть просторнее, но потолок также оказался прискорбно низок — точно на две ладони выше макушки Саргуна. Афс развел руками, поворачиваясь к рабыне.

— Амат, — пояснил он, — здесь я.

Из кухоньки, как заметила Эвента, наличествовала также вторая дверь — узкая, прикрытая занавеской. Отодвинув ее, афс показал на то, что за ней крылось: калитка и загон для коз. Там же бродило несколько кур и один тощий петух.

— Работать здесь, — кивнул Саргун на очаг, — спать там, — палец его указал на загон для коз.

Затем повторил то же на языке Афсар. Эвента повторила за ним. Хозяин кивнул, удовлетворенный, и удалился.

Жизнь Эвенты изменилась кардинально. Да, спала она под навесом — вместе с двумя вилорогими козами, но работы ей теперь доставалось столько, что иной раз она с тоской вспоминала циновку под каштаном. Теперь она не считалась нечистой. И могла ходить за водой. Руки затекали от неудобного кувшина, сползавшего то и дело, и почему-то имевшего неровное дно — его нельзя было поставить на землю, из него почти невозможно было перелить воду, не потеряв при этом половину. И кувшин был один такой большой — его следовало беречь.

У родника приходилось ждать долго, вода текла по капле, скука и мухи одолевали. Эвента прислушивалась к словам женщин и осваивала новые выражения. Иногда они посмеивались над ней, но прямо не обращались. Другие рабыни отличались от нее, были одеты в шаровары, носили кое-какие украшения и платки на головах. Если бы не веревочные пестрые браслеты, Эвента не отличила бы их от свободных.

Сама себя она старалась считать свободной. Просто взятой временно в плен. Может быть, однажды придет прекрасный воин с запада и освободит ее. Или хотя бы просто воин. Или торговец. Хоть кто-нибудь!

Но никто не приходил, кроме торговцев мукой — к которым был арут приближаться, торговцем металлом — тоже арут, соседей — арут смотреть, арут слушать. Большую часть времени Эвента проводила за плетением корзин. Пальцы распухали от уколов лозы, болели, два ногтя уже слезли. Руки ее уже делали свое дело без участия мысли, смотрела она перед собой, но мысль лихорадочно работала. Она впитывала все, что слышала, и запоминала.