— Я свободная. Меня сосватали и должны были выдать замуж.

— Ты была честной?

Она промолчала.

— За что — подарок мой? — попытался объяснить ей он, жестикулируя, — за что — нет свободы? Вор? Грабеж? Убийство?

Ее ошарашенное лицо и активное отрицание предположений немного утешили охотника. Еще не хватало оставить любимую бабушку и драгоценный порог дома на попечение какой-нибудь преступнице! Оставался сложный вопрос: на что кормить лишний рот?

— Делаешь что-то? Глина? Камни? Дыня? Вино? Корзины?

Она качала головой, то ли отрицая, то ли не понимая.

— Продаешь себя? — спросил Саргун, все больше приходящий в уныние.

И вдруг рабыня замахнулась и ударила его. Она не попала ему в лицо, лишь скользнула пальцами по шее, но это! Снести он этого не мог.

Дикое животное. Только с воли. Он умел смирять таких. Поднявшись, Сайгун затрещиной опрокинул девчонку на пол. Нужен был кнут.

Бабушка Гун, заслышав хлесткие удары с улицы и задавленные вскрикивания рабыни, вздохнула.

— Арут! Нельзя! — повторял он, рыча над сулкой и надеясь, что это она поймет с первого раза, — нельзя! Нельзя!

Нанеся двадцать ударов, Саргун выдохнул, отложил кнут, и вышел отдышаться на улицу.

Он ненавидел дядюшку Ба и его щедрый подарок. Он никогда не держал рабов. Он принадлежал к другому роду, к другим племенам — там лишенные свободы не были лишены достоинства настолько, чтобы быть проданными или подаренными. Но даже раб из своего народа — это совсем не то же самое, что рабыня из чужого.

— Хорошо, когда ты уведешь чужих жен и ослов, — философски высказалась бабушка, ставя перед ним миску с луковым супом, — плохо, когда у тебя уведут твоих. Сегодня день твоих злых духов.

Саргун промолчал.

— Если не помрет, как ты будешь учить ее? — продолжала бабушка, — или думаешь, кнута она послушается?

— Придется, — буркнул ее внук.

— Только не подходи к ней слишком близко, — сердобольно посоветовала старушка, — вдруг у нее блохи или лишай.

— Лишай хотя бы лечится, — ответил Саргун мрачно.

***

Арут. Это было первое слово, которое Эвента узнала из языка Афсар. Нельзя. Табу. Непростительный проступок. Что-то, близкое к понятию «греха» в ее народе, но гораздо более могучее, определяющее слишком многое в повседневной жизни афсов.

Нельзя было многое. Одно из того, что нельзя было ей — это жить в помещении. Нельзя было прикасаться, даже случайно, к свободным Афсар. Ее обходили по кругу соседки, навещавшие бабушку, и к ней не приближались мужчины, опасливо глядящие на нее со стороны. Нельзя на свободных Афсар даже смотреть. Желательно не дышать с ними одним воздухом.

Раз в день старуха, выходя из дома с ведром воды, молча выливала его на рабыню. Эвента взвизгивала, уверенная, что это своего рода наказания, старуха сплевывала и что-то каркала на своем наречии, но взаимопонимания ежедневные обливания между ними не добавляли. Пока наконец Ба Саргун не взял ведро в свои руки.

— Чистить, — сказал он по-эребски, и выплеснул на нее половину ведра, — нет грязи в дом. Поняла?

И присоединил вторую половину, после чего удалился. Мокрая и злая, Эвента усвоила урок. Что ж, значит, таким образом ее чистят. Своим козам бабушка Гун дарила много больше доброты.

Кормили ее схожим образом. Опасливо двигаясь на расстоянии вытянутой клюки в когтистой руке, старуха ставила перед ней на землю миску с — надо признать — более чем съедобными, хотя и незнакомыми, блюдами. В основном это были овощи, встречалась и постная баранина. Но всякий раз кормежка заканчивалась гневными воплями старухи, и злобными ответными взглядами Эвенты. Что она делала не так, девушка понять не могла.

Привязанная за ногу, она слонялась по двору, пока старуха не сунула ей однажды в руки веник — тут Эвента хотя бы поняла, что от нее требуется.

— Чистить! — визгнула, повторяя за внуком, старуха, и ушла в дом.

Длина веревки позволила Эвенте найти вход в туалет — точно такой же, как и в родной Таворе, тот стоял на почтительном расстоянии от всего прочего хозяйства, и выглядел так, словно уцелел в беспощадном вражеском налете. Возможно, хозяева ожидали, что однажды он развалится сам, но оказаться погребенной под его обломками Эвенте не хотелось. Но при попытке навести в нем порядок и старуха, и ее внук-охотник уволокли рабыню прочь. Тогда она кричала.

Нет, ее вовсе не интересовала чистота выгребной ямы. По правде сказать, Эвента настолько устала ежедневно бояться — кнута, злобной старухи, соседских мальчишек и их камней, изнасилования, что могла выразить свою усталость лишь пронзительным криком.

— Молчи! — прикрикнул Саргун на нее, но никакие силы не могли бы заставить Эвенту замолчать.

Я сплю, повторяла она, сжимаясь в комок на пыльной земле, или уже умерла. Почему я не умерла сразу?

Не дождавшись тишины, ее безжалостный хозяин взял в руки кнут.

Крик сменился воем.

Следующие три дня Эвента лежала под каштаном, и не реагировала ни на что. Мухи спешили сесть на ее грязные ноги, на следы от побоев и на нетронутую еду, но девушке было решительно всё равно.

Видела бы ее тетушка! Выдать замуж, образованный юноша. Где это все? Теперь ее избивают грязные афсы, мимо ходят другие дикари, и она живет непонятно для чего на улице, под деревом, а снаружи продолжается жизнь — без нее. Рубашка уже превратилась в грязные лохмотья. Руки и ноги покрылись трещинами, и нос облупился под невыносимо палящим солнцем. Светлые волосы… Ох, нет. Их еще в первый день Саргун отрезал настолько коротко, насколько у него это получилось.

Она была уверена, что на этот раз умрет точно. Что угодно постигнет ее: заражение крови или какой-нибудь зловредный паразит, заползший под лоскуты оторвавшейся кожи на спине. Болезнь. Отравление. Случайная смерть от ядовитого насекомого или змеи. Может быть, Ба Саргун смилуется и перережет ей горло?

Но жажда жизни сильнее отчаяния. Эвента слишком хотела жить. Тем более, лежа под каштаном и молча разглядывая открывающийся вид тупичка Ба, она видела других рабов и рабынь, и никто из них не был так плохо одет и так сильно избит, как она. Конечно, на запястьях они носили веревочные браслеты, и одевались хуже своих хозяев, но никто не был привязан за ноги к дереву!

Но что еще подметила ослабелая и обессиленная сулка — подавляющее большинство соседей было в десять, а то и больше раз богаче, чем ее хозяин. И тем не менее, к нему относились с почтением. Никто не заходил запросто в его двор, хотя у Афсар редко встречались калитки и ворота. Никто не смотрел ему прямо в лицо — это тоже было знаком особого уважения, своеобразное избегание прямых взглядов.

«Должно быть, он родовит, — отметила она мрачно, — обнищал, но остался гордым аристократом…».

Сама Эвента не относилась по происхождению к дворянскому сословию, и даже не могла приблизиться к нему в дальнем родстве. Ее родственники почти все всю свою жизнь возделывали земли, да некоторые подавались в войска. Именно теснота западных земель Загорья в свое время вынудила семью отправиться в дальнее Черноземье. В поисках лучшей жизни безо всяких податей и налогов многие сулы готовы были работать день и ночь, даже в засушливых степях, где за глоток воды могли убить…